К. Борджиа - 11 дней и ночей

– Если ты хочешь, чтобы я осталась, – сказала девушка, складывая веер и внезапно принимая серьезный вид, – отныне все должно быть по-моему.

Он кивнул, и тогда она одним взмахом руки распустила прическу, снова превратив ее в гриву непослушных волос.

Только когда Стефания завязала последний узелок и вышла из-за спины Берни, он почувствовал, что не может пошевельнуть ни рукой, ни ногой.

Предложив все это как игру, она по-настоящему связала его, за руки и за ноги приковав к деревянному столбу, подпирающему потолок в холле. Столб был декоративным, однако строители постарались от души и вколотили его в пол так, что его нельзя было ни вырвать, ни сломать.

– Что ты еще задумала? – спросил Берни, глядя на девушку, которая теперь стояла прямо перед ним и задумчиво гладила длинными пальцами его напряженное бедро.

Берни стоял совершенно голый, как римский раб, которого за неповиновение привязали к позорному столбу – руки над головой, ноги больно трутся щиколотками. Сейчас хозяйка должна была решить его жалкую участь.

Стефания не спешила отвечать.

Она провела ладонью по слегка приподнятому члену.

– Послушай, все это выглядит довольно глупо, тебе не кажется?

– Мне – не кажется. – Стефания погладила широкую грудь и, опуская руку, снова задела член. – А если так кажется тебе, попробуй высвободиться.

Берни машинально дернулся.

Выглядевшие поначалу такими непрочными ленты чувствительно врезались в кожу.

– Ну, хорошо, я не буду сопротивляться. – Он улыбнулся. – Ты довольна?

– Ты и не можешь сопротивляться, дорогой. – Стефания наклонилась и поцеловала юношу в плечо. Сейчас, когда на ней были высокие японские колодки, а он стоял босиком, они сделались почти одного роста. – Ты можешь только принимать меня такой, какая я есть. Тебе нравится быть голым в моем присутствии?

– Да. Это возбуждает.

– Меня тоже. Немного.

С этими словами она отошла от него и присела на диван, на подлокотнике которого стоял ее недопитый бокал мартини.

Берни закрыл глаза и представил все это как бы со стороны.

Полностью одетая девушка задумчиво потягивает на уютном диване свой любимый напиток, а обнаженный для ее удовольствия юноша сладострастно корчится на столбе.

Он почувствовал, как у него сам собой поднимается член.

Остановить его или сделать что-либо другое было невозможно.

Сейчас она могла и хотела видеть все. Стефания закурила.

Кажется, он впервые заметил, что она курит. Это было красиво.

Отставив бокал, Стефания порывисто поднялась. Берни решил, что она подойдет к нему и будет истязать ласками, однако девушка прошла мимо. Она распахнула окно.

Вместе с шумом машин в комнату ворвался холодный воздух с улицы.

Юноша вздрогнул. Кожа моментально покрылось мурашками.

Стефания вернулась на диван.

Ей как будто доставляло удовольствие видеть, что он страдает.

Да, он страдал, но, с другой стороны, возбуждение его росло, а вытянувшийся почти вдоль живота ствол плоти трепетал он невыносимого напряжения.

Сознание своей наготы, холод и взгляд девушки давали удивительный эффект.

Он молчал. Он уже знал, что возражать или советовать бесполезно. Из одушевленного человека, может быть, даже любимого, он превратился для нее в сексуальный объект. Она хотела его просто использовать.

Они оба, не сговариваясь, понимали, что она имеет на это право.

Из соседней комнаты доносилась музыка.

По-прежнему пахло съеденными китайскими кушаньями, однако холодный сквозняк уже побеждал все прочие запахи.

– Закрой окно, – сказал он.

Она среагировала не сразу. Только когда кончилась сигарета.

Она тоже замерзла.

Лишние звуки стихли. Стало слышно, как шелестит ее шелковое кимоно.

Она обошла вокруг столба, выставив левую руку и оглаживая ладонью обнаженное тело.

– Жаль, что я не могу перевязать тебя лицом к столбу. Он невольно напряг ягодицы.

Она зажала в пальцах ствол члена. Одним рывком стянула крайнюю плоть и потрогала ноготком раздутое сердечко.

– Согрей меня.

Она присела на корточки и стала дышать на живот, на бедра, на подтянутую мошонку.

– Ртом…

Она не слышала его.

Она встала и вышла, но скоро вернулась, неся в руках стеклянную банку в форме бочонка. Он узнал банку.

Это был мед, который они накануне купили в каком-то универмаге вместе с Эстер. Эстер уверяла, что мед оказывает очень хорошее воздействие на сон.

Она открыла крышку.

Мед стоял со вчерашнего дня в холодильнике и поэтому потерял всякий запах.

Обмакнув в банку указательный палец, она обмазала сначала левый сосок юноши.

Он почему-то подумал, что теперь настало время пчел. Где-то он читал о подобной пытке.

Единственной пчелой была она. Но она не жалила. Она наклонилась к его взволнованно поднимающейся груди и с упоением слизывала мед.

Потом она зачерпнула из банки всей пригоршней и размазала мед по его животу. В пупке собралась целая капля.

Мед очень медленно стекал вниз на бедра.

Она поставила банку на пол и осторожно стряхнула с плеч кимоно, боясь его испачкать.

Голая прижалась к юноше.

Тела их слиплись.

Член, зажатый крепким лобком девушки, болел.

Потом она со стоном отлипла от него и снова приникла, только уже спиной.

Что-то бормоча себе под нос, наклонилась вперед.

Он смотрел на ее красивую длинную спину, плавно переходящую в широкий круп с ямочками.

Рукой из-за спины она торопливо вставила изнывающее древко в жаркое влагалище.

Он не верил в то, что это возможно. А когда поверил, она уже соскользнула с влажного насеста и опустилась на корточки, снова лицом к нему.

Прямо из банки капнула на кончик члена.

Капля обогнула ствол и потянулась к полу, но она успела перехватить ее языком. И обняла губами тугую головку.

Просто подержала ее в мягком колечке и отпустила.

Стала слизывать и сцеловывать липкий мед.

Берни наклонил голову.

Стефания смотрела на него снизу вверх, и из уголков ее широко открытых глаз катились две слезинки. Берни молчал.

То, что делала девушка, было изумительно. Прекрасно. Восхитительно. Это никоим образом не вязалось с тем, как принято оценивать подобные ласки – порнография, извращение, пошлость…

Когда минет делает красивая девушка, очень красивая, потрясающе красивая, для которой это не обязанность, а наслаждение, тогда это зрелище воспринимается даже со стороны как истинное искусство, вызывающее отнюдь не только физическое возбуждение, но и восхищение, желание смотреть еще и еще, следить, как мягко приоткрываются ее губы, как нежно всасывает она в себя гладкий ствол, как помогает себе маленьким язычком, как тугая труба скользит взад-вперед в едва сдерживаемом ритме, как девушка выпускает ее и закусывает сбоку, чтобы затем снова принять в самое горло, роняя горькие слезки радости.