Анатолий Тосс - За пределами любви

– Ой, что это у тебя?

Дина и позабыла, что рядом Линн, что та тоже разглядывает ее в зеркало.

– Что, где? – также тихо спросила Дина.

– Да вот здесь, на ногах. И на животе. Ну-ка, повернись. Да и сзади.

Дина посмотрела на ноги. Там, у самого их основания, ближе к внутренней стороне, расползались желтые, синие, фиолетовые пятна. Они были почти идентичны на левой и правой ноге, будто кто-то умышленно добивался симметрии. И все же если приглядеться, пятна на правой ноге составляли длинное, изогнутое поле, тогда как на левой пятна все больше распространялись по ширине. А поверх пятен плотной, засохшей, бурой коростой пугающе выступали неровные узкие борозды. Дина протянула руку, потрогала, отковырнула твердый, ломкий кусочек, поднесла к глазам. Конечно, это была кровь, запекшаяся кровь. Голова чуть закружилась, сразу сбилось дыхание, пришлось закрыть глаза, опереться о зеркало.

Потом, когда дыхание вернулось, вместе с ним вернулось и отражение. Оказалось, что и на животе в самом низу, и по бокам тоже темнели пятна, они не сливались в единое, застывшее поле, просто много разрозненных синяков. Дина провела пальцем вдоль рельефной борозды. Почему она такая темная, бурая? Кровь ведь красная? Рука снова судорожно взметнулась, пытаясь нащупать опору.

– Откуда у тебя кровоподтеки? – полушепотом проговорила Линн. – И вообще, что с тобой случилось, Элизабет? Ты на себя не похожа, ты была совсем другой. Тебе не больно?

Зачем она спросила про боль? Если бы не спрашивала, Дина бы и не заметила боли, считала бы ее частью нормального, естественного существования. Неприятного, утомительного, но терпимого, которое необходимо принять, с которым необходимо смириться. Но сейчас, когда она услышала про боль, та сразу выступила наружу – резью, зудящей натертостью, ломающей, тупой тяжестью.

– Так что с тобой произошло? Кто это сделал с тобой, бедняжка? – снова спросила Линн.

– Я не знаю… Я ничего не помню, – ответила Дина.

Почему она так ответила? Она ведь могла рассказать, что очнулась в кресле с задранными ногами, что рядом стояла капельница, что на сгибе руки – следы от иголок, наверное, ей кололи наркотики, что ее насиловали постоянно несколько человек. Она могла сказать, что едва выжила, что еще немного, и умерла бы. Она уже многое поняла, вспомнила. Но почему-то она не сказала ничего.

– Я ничего не помню, – повторила она. – Я только знаю, что мне нужен Рассел, ты не знаешь, где его можно найти?

– Ах, Рассел, – едва качнула головой Линн. – Тебе нужен Рассел. Но здесь нет никакого Рассела. Ты уверена, что правильно называешь имя? Рассел? Рассел? Нет, не знаю. – Она замолчала: видно было, что она сомневается, что не уверена. – А ты не помнишь, там, где ты была, там не было такого черного ящика с отверстием? Они его… – Почему-то она не договорила, оборвала фразу.

– Нет, не помню, – зачем-то солгала Дина. – Я ничего не помню.

– Ну да, – кивнула Линн, снова задумалась. Дине показалось, что она хотела сказать что-то еще, но не сказала.

– Знаешь что, я забыла принести туфли, – снова сказала Линн после паузы. – Совсем не подумала, ты же босиком. Ты одевайся пока, я пойду поищу, у меня должно быть что-нибудь подходящее.

Дина снова осталась одна в комнате, снова осмотрела чужое, неприятное тело в зеркале, потом вздохнула, взяла лифчик. Конечно, он оказался велик, но, в любом случае, лучше чем ничего. Потом надела трусики, они тоже болтались, напоминая сдувшийся на лодке парус. Она усмехнулась сравнению: нет, на лодку она не похожа, если только на дырявую и утлую. Снова короткий взгляд: если бы не знать, что в зеркале она, отражение выглядело бы комично. Дина отвернулась, подобрала с кресла чужую юбку, стала натягивать.

Она застегивала пуговицы на блузке, когда дверь открылась. Дина вскинула глаза, сердце скакнуло, выплеснуло горячую, туманящую струю в голову – в дверном проеме стоял молодой высокий парень.

– А вот и я, Дина, – хохотнул он простецким, басовитым смехом.

Он мог и не говорить ничего – только увидев его, она сразу поняла, что он из них, из тех, которые были в той ужасной комнате на верхнем этаже. Из тех, кто измывался над ней.

Она попыталась двинуть руками, сказать что-нибудь, закричать, но у нее не получилось. Ноги приросли к полу, словно приклеились к нему; руки, налитые свинцовой тяжестью, отказывались слушаться; из горла вырвался тихий хрип, что-то наподобие птичьего клекота.

Когда-то, очень давно, с ней уже происходило такое. Тогда она точно так же хотела закричать, но только пена и вода вырывались из обмякших легких, а ноги тащили вниз, в пучину, ко дну. Ну да, она чуть не утонула тогда. Странно, что она вспомнила это сейчас, почему именно сейчас? А Рассел ее спас. Он прыгнул в воду, подплыл к ней, поднял, вытащил. Да, это был Рассел. Он и сейчас спасет ее, – так же, как и тогда.

От неожиданно прорезавшейся памяти оцепенение вдруг отпустило. Откуда-то появилось напряжение в ослабленных мышцах. Дине показалось, что она превратилась в сгусток злой, мстительной, дикой силы, сжалась в упругий, острый, разящий комок. Рвать зубами, впиваться в ненавистное тело, только чтобы выжить, вырваться, спастись.

Комок оттолкнулся, взвился в воздух, к нему присоединился визг, разрывающий вопль, он тоже врезался в живую преграду, она оказалась не такой уж стойкой. Басовитый смех перешел в басовитый крик, в нем было больше удивления, чем боли.

Она не знала, куда врезалась безумной своей головой, не знала, что месят внизу ее острые коленки, не чувствовала чужой, разрываемой когтями, тут же опухающей, покрывающейся теплой, густой влагой кожи. Кто-то попытался схватить ее за руки, заломить их, оттолкнуть, бросить на пол. Но как можно оттолкнуть клубок обезумевшей энергии? Она вывернулась, снова кинулась вперед, снова повисла на оглушенном, остолбеневшем теле. Ногти ломались, их забивали мягкие, скользкие лоскутки, зубы были надежнее, она впилась ими – ах, как непрочна живая плоть, как легко разрывается податливая мякоть, как просто быть бешеным животным, хищником – кусать, рвать, давиться, захлебываться яростью, кровью, слезами.

Мужской басок оборвался, теперь его заливало отчаяние, а еще страх, ужас. Но в отличие от Дининого ужаса, он был вялый, бессильный, с единственным желанием укрыться, защититься, спрятаться.

В конце концов она отпихнула в сторону истерзанное, искусанное, избитое тело, кинулась к спасительной двери. Все замелькало, взгляд влево – сжавшийся на корточках мужчина, покачиваясь, подвывает, руки сложены где-то внизу. Взгляд вперед, в темный провал двери – ей туда, там люди, она будет кричать, звать на помощь. Дина рванулась, темный проем качнулся, сначала влево, потом сразу вправо, наверное, она неловко переставляла ноги, наверное, ее саму качало из стороны в сторону.