Анатолий Тосс - За пределами любви

Ей удалось задремать, и сквозь сон, поверхностный, ломкий, она услышала голоса. Сначала показалось, что они, как обычно, раздаются изнутри, пришлось снова приоткрыть глаза. Рядом стояли два человека – высокие, широкоплечие – возились с ящиком на железном столике. Дине показалось, что она их видела, но где и кто они, вспомнить она не могла.

– Когда Кит приедет? – спросил первый голос, мужской, звучный.

– Да кто его знает, сказал, к вечеру, – ответил другой, басовитый.

– А мы, значит, должны стараться.

Раздался смех, потом он оборвался.

– Вечно ты недоволен, Пол. Сам ведь вызвался, говорил, девочка тебе понравилась.

– А как она могла не понравиться? Тебе тоже понравилась, – ответил Пол красивым, породистым голосом. – И Бену понравилась.

– Так мы и не жалуемся, – снова раздался басовитый смешок.

– Но согласись, старик, сколько можно пороть ее? Уже не в удовольствие, а как на работе, по расписанию. Что я, автомат, что ли?

– Ладно, Пол, кончай причитать. Кто из нас кричал, что это сплошной кайф? Что такого кайфа давно не получал.

– Ну а что, пороть отрубившуюся девчонку, которая кончает каждые пять минут… Да еще по-разному пороть, в три смычка – оно, конечно, дорогого стоит. А она орет и переламывается посередине. Помнишь, казалось, что она совсем переломится, так выгибалась?

Они оба засмеялись.

– От смычка Бена кто угодно переломится, – басовитый голос снова зашелся смехом. – Да ей все наши девочки завидуют, представляешь: не только под постоянным кайфом, так еще три мужика над ней стараются постоянно. Да и черный ящик заряжает по полной. Ты, кстати, не знаешь, что там Кит ей на мозги накручивает?

– Засунь башку, узнаешь, – сначала раздался смех Пола, а потом его обогнал басовитый хохот.

– Нет, мне эти наркутки ни к чему, поеду еще крышей. Перерожусь девушкой, Кит уважать перестанет, – смех прерывал голос, голос прерывал смех, заряжая его каждым словом по-новой. – Вообще-то молоток мужик, надо же как закрутил, целая система у него.

– А то! Теоретик, как там сказано… инженер человеческих душ, – произнес Пол, настроение у него улучшилось. – А он инженер в кубе. И физик, и химик, и психолог. Ну что, готово?

– Ящик готов, давай, открывай капельницу.

– На сколько сейчас, не помнишь?

– Кажется, на второе деление. Вообще-то исхудала, бедняжка. Ну да, на этой капельной жрачке не разжиреешь. – Пауза, молчание. – Ну что, шприц нацедил? Куда колоть будем? Как всегда? Там еще место есть?

– Да место найдем, главное дозировочку правильно отмерить. Кит сказал, сегодня на три пункта больше. – Снова пауза, шуршание чуть сбоку, у головы. – Двинь ей ноги поудобнее. – Динины ноги стали разъезжаться в стороны. – И повыше. Еще выше. Ты как сейчас хочешь, снизу? Тогда опускай зад. Когда Бен сказал, придет?

Негромкое шуршание механизма, тело сдвигается, часть его опускается, часть поднимается, словно оно разделено на куски и каждый умеет двигаться автономно, независимо от других. Но Дине все безразлично. Она не поняла ни слова. О чем говорили эти два человека? Над чем они весело смеялись? Какая разница. Главное, что тряска сейчас закончится, как и тошнота, как и резь в глазах. Наконец-то настало время вспышки, надо только чуть потерпеть.

В правой руке на самом сгибе взбился сгусток тепла и стал растекаться справа налево, настойчиво, требовательно. И куда бы он ни попадал, всюду дрожь останавливалась и на смену ей приходило успокоение.

– Ну как, тебе удобно или еще пониже опустить? У тебя, вообще, как, встанет? – Дина уже не могла узнать, кому принадлежит голос.

– Да я бы эту киску порол бесконечно, – другой голос, где-то дальше у ног и почему-то снизу.

– Ну, ты просто вечный двигатель. Просто перпетум мобиле. Когда Бен придет?

– Да ты давай, на Бена надейся, а сам не… – И в этот момент все затихло, отступило, рассыпалось в прах: не только голоса, а весь только что существовавший мир растворился в теплоте, в первом признаке подступающей вспышки.

Больше его не было, скучного, примитивного мира, – Дина снова жила предстоящей яркостью, ослеплением. И лишь на плоскости колышущегося пространства пронзительный взгляд Рассела, его тихий, проникающий голос поднимал новые упругие, сладкие, пронизывающие волны, предвещая неминуемый взрыв.

Потом она еще долго жила короткими, закругленными отрезками времени. Они не следовали один за другим, а шли порознь. Взрывы сменялись пустотой и успокоенностью, над их чередой витал взгляд Рассела, его улыбка, голос, потом надо было его звать, молить, чтобы он пришел, пощадил, принял в свое царство. Иногда он был жесток и немилосерден, иногда мучил ее, требовал жертв. Она клялась, она была готова на все ради него, ради того счастья, которое он ей доставлял, и наконец он смягчался и дарил новую вспышку и новое успокоение – сочетание блаженств, выше которых в жизни не было ничего. Не могло быть. Если только смерть.

Смерть приходила не раз, однажды пришла особенно отчетливо. Тогда снова пришлось открыть глаза. Прожектор был выключен, к темноте глаза привыкли быстрее, чем в прошлый раз к свету. Дина лежала не шевелясь: как ни странно, она не чувствовала ни тошноты, ни горечи во рту, ни ломки. Почему она выпала из той укутывающей, пеленающей жизни и перенеслась сюда, было необъяснимо, – видимо, что-то сломалось в ее изможденном, покалеченном теле.

Лежать можно было долго, всматриваясь в темноту, собирая обрывки мыслей – даже не мыслей, а физических ощущений, физических переживаний, их переплетений. Собственно, памяти не было, будто Дина первый раз попала сюда, в этот ненужный, неловкий, раздражающий желаниями мир. Стало неудобно руке, она затекла под тяжестью неуклюжего тела, захотелось его повернуть, – Дина сделала усилие, даже не надеясь на успех. Как ни странно, рука выползла наружу, она зудела и колола тысячами мелких иголочек, но двигалась, сгибалась в локте, разжимала пальцы.

Оказалось, что другая рука тоже двигается, что можно, опершись на них, приподнять тяжелое, каменное тело. Высоко приподнять не удалось, руки подломились, тело рухнуло вниз. Теперь надо было отдохнуть, отлежаться, глубоко дышать, восстанавливая дыхание, готовиться к новому подъему.

В следующий раз тело откликнулось послушнее, руки, локти выдержали его тяжесть, оставалось только сдвинуть ноги, но ноги не двигались, они были приподняты вверх и как бы надломлены в коленях. Пришлось тянуться к ним рукой, долго, мучительно, – не могли же они быть прикручены винтами. Выяснилось, что винтами они не прикручены, но пальцы нащупали на щиколотках веревку – нет, не веревку, кожаный ремешок с маленькой пряжкой сбоку.

Первая застежка кое-как расстегнулась, а вот пока руки бились над другой, закружилась голова, сбилось, потерялось дыхание. На секунду стало страшно, что дыхание не вернется никогда, что она сейчас задохнется. Тело упало на спасительную опору, с размаху больно ударилось о жесткую поверхность, вздрогнуло, затихло и стало отлеживаться, пытаясь умерить частоту перевозбужденного сердца.