Анатолий Тосс - За пределами любви

Сразу стало безразлично, смотрят на нее или нет. Пусть смотрят, изучают, смеются – какое ей дело. Все пустое, ничего не имеет значения. Единственное, что она хочет, – это попасть в свою комнату, лечь на кровать, вытянуть, расслабить ноги, чтобы хоть как-то унять боль, тянущую, ломкую, начинающуюся в коленях, стремящуюся вверх. Главное сейчас – подняться на ноги и войти в дом, спрятаться, укрыться за его не пропускающими чужие взгляды стенами.

Но подняться не получалось – за что держаться, куда ступить, как при этом еще не упасть? Оказывается, не так просто устоять на двух ногах, ведь даже у стульев их четыре, в крайнем случае три.

Пару раз Элизабет поднималась, выпрямляла тело, пыталась перенести его тяжесть на следующую ступеньку, но все впустую, тело не слушалось, и приходилось снова опускать его вниз. Потом все же медленно, держась за перила, подтягиваясь руками, широко расставляя для устойчивости ноги, она добралась до входной двери.

Когда дверь за ней закрылась, стало немного легче. Теперь осталось добраться до лестницы, ведущей на второй этаж. Ну а там, на лестнице, снова были перила, а тащить свое тело по ступенькам вверх она уже умела.

Она тут же провалилась в забытьи, как будто из него никогда и не выходила, во всяком случае, с момента маминой смерти. Только все еще ломило ноги, даже через беспамятство, через тяжелый, навалившийся со всех сторон сон. Ей ничего не снилось – глухая, непроницаемая, темная стена отделяла ее от внешнего мира.

Потом, неизвестно через сколько времени, там же, в забытьи, она вновь увидела себя на диване в той же самой разбросанной, беззащитной позе с шальной, блуждающей улыбкой на губах. Улыбка приближалась, подтаскивая за собой расплывающееся лицо, и вдруг оказалось, что это совсем не Элизабет, а мама лежит на вишневом диване, это ее улыбка застыла на бледных, остановившихся губах. Лицо подплыло ближе, поражая отчетливостью, словно Элизабет действительно смотрела на него через линзы подзорной трубы, постоянно подстраивая резкость. Теперь можно было выделить каждую прядь в прическе, каждую ресничку на прикрытых веках. И еще маленькое темно-коричневое пятнышко у виска с разбросанными вокруг него мелкими, тоже коричневыми точками.

Даже из своего неподъемного сна Элизабет почувствовала, как сжалось ее тело, как судорога свела напряженные ноги, как неловкое отталкивающее движение совершили руки. Тяжело, будто она нехотя восставала из мертвых, Элизабет открыла глаза.

Вокруг устало покачивалась ночь. Получается, что она проспала целый день. Внизу, где-то там, на первом этаже, раздался легкий, едва различимый шорох – скрип не скрип, шаги не шаги.

«Бог ты мой, они убьют меня, как и маму», – пронзила отчетливая мысль. И сразу стало очень страшно, одиноко, беспомощно. Ночь дышала опасностью, выдыхала ее из себя, отравляла ею воздух. Опасность была повсюду – она расползалась по комнатам первого этажа, стелилась по лестнице, просачивалась через дверную щель в комнату. Она цеплялась щупальцами за подоконник, сочилась через открытое окно.

«Через открытое окно… – Мысль зацепилась, застряла, как старая заезженная пластинка, забуксовала и не могла уже двинуться вперед. – Окно открыто. Почему? Как оно может быть открыто? Кто его открыл?»

Как можно тише, незаметно, Элизабет скатилась с кровати – как бревно, как рулон, главное – вовремя подставить руки, чтобы не ушибиться. Потом она ползла к окну, подтягивая тело руками, как лягушка, перебирая ногами, она старалась ниже припадать к полу, и пару раз ей приходилось замереть, когда казалась слишком подозрительной текущая из раскрытого окна тишина.

Наконец она доползла до подоконника, подтянулась на руках, дернула за спускающуюся сверху веревку – жалюзи с резким нарастающим скрежетом рухнули вниз, отделяя комнату от внешнего ночного мира.

Теперь Элизабет сидела на полу, облокотившись спиной о стену. Мысль, которая пришла первой, оказалась совершенно бесполезной: как она оказалась в подзорной трубе? Как они засунули ее туда?

Пришлось приподняться, стащить с письменного стола настольную лампу, поставить ее на пол рядом с собой, зажечь. Комната осветилась желтым, смешанным с темнотой светом. От него всюду бежали блики – карабкались по стенам, лезли на потолок, разбегались по нему, дрожа.

Подзорная труба лежала прямо здесь же, на полу, рядом с кроватью.

– Неужели я ее притащила с собой? – проговорила вслух Элизабет. Звук собственного голоса приободрил ее. Хоть какой-то живой звук, исходящий от живого человека. – Пока живого, – снова проговорила Элизабет вслух, чтобы распугать обступающую тишину. – Странно. Зачем я притащила ее? Неужели просто так, инстинктивно?

Она подползла к трубе, на сей раз передвигаясь на коленках, больно стукаясь о твердый пол, подняла ее, потащила назад к лампе. Снова уселась, снова облокотилась спиной о стенку. Подняла трубу к глазам, заглянула внутрь. Судорога вновь пробила тело, но уже не такая резкая, безотчетная, как в первый раз.

Оказалось, что на внутренней стороне стекла – не того, в которое смотришь, а противоположного – была наклеена фотография. И если смотреть в трубу, то фотография увеличивалась.

– Надо же, – снова проговорила вслух Элизабет, – не так-то просто присобачить туда фотографию. Надо сначала разобрать трубу, потом собрать. И не лень же. Что я им сделала? Что им от меня надо?

На сей раз звук собственного голоса не успокоил – наоборот, насторожил. Грубый, тупой, животный страх снова расползся внутри, забарабанил в висках, сжал, будто хлестким бичом перетянул дыхание.

«Я одна в доме. Если они придут, я не смогу защититься. Я одна. Совершенно одна. Я ничего не смогу сделать. Ничего».

Слова, сменяя друг друга, закрутились в неразборчивую круговерть, страх продолжал распрямлять свое плоское, широкое тело, оно ранило жесткими краями, пыталось прорвать кожу, вылезти наружу.

«Мне надо бежать отсюда. Из этого дома. Прямо сейчас. Здесь опасно. Здесь ловушка. А они наверняка близко. Нельзя терять ни минуты. А что, если они уже здесь? Чтобы обидеть меня, причинить вред, изнасиловать, убить».

Элизабет схватилась за шнур лампы, дернула, он не поддался, дернула еще раз. Непонятно, что произошло раньше – обмяк бессильный шнур в руке, или тут же нахлынула все покрывшая кромешная темнота.

Снова скрип – легкий, едва различимый, как будто кто-то крадется там, внизу, на первом этаже. Еще минута, и будет поздно! Элизабет вскочила на ноги и, пригнувшись как можно ниже к полу, выбежала из комнаты. Главное, успеть спуститься по лестнице, на лестнице ей не спрятаться. Она перепрыгивала через ступеньки, просто перелетала через них, топот ее шагов гулко разнесся по темному, затаившемуся дому.