Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн

Фонари, освещенные окна, редкие машины, и он видел, как дочь Гибне, играя со своей большой собакой, пробежала по мосту — от дома Какерсенов к своему дому, к себе домой.

Выждав еще минуту-другую, чтоб наверняка, Примат решил — пора, и щелкнув предохранителем, вышел из скрывающей его тени.

А выжидал он, опасаясь собаки, избалованной и шумной. Теперь нужно лишь перейти через двор и выйти на дорогу, но…

Распахнулась дверь, и уже знакомая ему не только по фотографиям, но и по наблюдениям девочка, крикнув что-то внутрь дома, сбежала по ступеням…

Он замер, не решаясь выдать себя движением, надеясь на это. И она сначала не заметила его, но сделав несколько быстрых шагов все же разглядела большую пятнистую фигуру и характерный оружейный блеск.

Но успела лишь только вскрикнуть — его широкая ладонь накрыла ей рот и нос, и сильно прижав девочку к себе — чтобы сразу подавить сопротивление, он в три длинных шага оказался на крыльце.

Думать некогда, а дверь не закрыта. Справившись с ней локтем и держа в одной руке девочку, а в другой автомат, он ввалился в дом. Вот они, случайности — не пограничник догонит, так детеныш засветит.

Дог, уже свободный от поводка, услышав длинными ушами вскрик и почувствовав чужого, бросился к двери — но успел гавкнуть не больше раза.

"Пыыыыых", — несильно, приручено дернулся в руке "коротыш", и черный дог, громко, но коротко взвизгнув, рухнул на пол коридора. Услышав короткий стук и осыпание — пули, немного потеряв в силе в глушителе, пробили собаку насквозь и воткнулись в стену. Примат ослабил грубую хватку и освободил девочке нос — он чуть было не задушил ее в горячке.

Гибне и Манкис тоже слышали визг, удары и осыпание — Примат прочитал это в их глазах. А в застывших лицах остановилось время.

— Не шуметь, — спокойно, прежде всего Гибне, сказал он, когда появился перед ними в дверном проеме то ли большой кухни, то ли маленькой столовой, с автоматом в правой руке и с их дочерью в левой.

— Здравствуй, Гибне.

Но с первого раза, похоже, не прошло.

— Здравствуууй, Гибнеее! — повторил он громче и протяжнее.

На это раз пробило — он помнит ее поведение на шашлыкской дороге и знает, что ее оцепенение не вечно.

— Здравствуй, — выдавила из себя медленную четкость гевронка, не моргая глядя на него, и конечно же, на дочь.

— Произнеси, пожалуйста, по-гевронски: "Не шуметь", и прежде всего дочке, хорошо?

Похоже, к ней вернулось чувство реальности происходящего, и она более осмысленным взглядом оглядела его, свою дочь, и автомат.

— Ну?!

— Антивяккен! Бандерла, антивяккен! Шпрехер?

Девочка попыталась кивнуть — она явно в маму, но у нее ничего не вышло — Примат слишком сильно прижал ее к себе.

— И забери у меня свою дочь, я не собираюсь все время носить ее на руках. Антивяккен! — грозно проговорил он ей в самое ухо, прежде чем отпустить.

— Шпрехер? — разжимая ладонь, сурово спросил он девочку. Та понимающе закивала, оставляя ему на пальцах быстрые слезы и сопли.

— Ну, вот и хорошо, — Примат толкнул ее к матери и вытер руку. — Нужно выключить здесь свет. Гибне?!

А ее муж, Манкис, так и не произнес ни звука. Но не из-за трусости, а потому, что как настоящий геврон он спасительно спокоен, хотя, возможно, и ему знакома горячность, но жизнь дорога. У него дом, работа, семья, тем более он понял, что перед ним опасная случайность, впрыгнувшая в свет дома из неслучайной темноты. Нужно смолчать и подчиниться, и не вспоминать об опасном, прежде всего для них, а не для случайности, надежно спрятанном в запирающийся ящик стола револьвере.

Мак и Шимпанзун, они же Какерсены и молодожены, уже отужинали, и Шимпанзун собрала посуду в мойку.

— Сваллен, тумблер телевайзер? — наблюдая за ее движениями, спросил, обозначая свое семейное счастье, Мак.

(Пойду, включу телевизор?)

— Сваллен, тумблер, — спокойно ответила Шимпанзун.

(Пойди, включи.)

Маку нравится наблюдать за ней, смотреть, как она, например сейчас, моет посуду, или как расчесывает волосы, или как валяется в постели по утрам. А еще он пытается читать русбандские книги. Но в них пока много непонятного, хотя есть подозрение и даже опасение, что Шимпанзун как-то соотносится с этими, часто загадочными текстами. Имеется несколько гевронских переводов, но на русбандском предпочтительнее — не так быстро, зато намного интереснее. Вообще, как он понял, книги из русбандии не для быстрого чтения.

Вспомнился Боб Уинсен, он тот точно обрусбандился.

— Тунер гуманитарен?

(Тебе помочь?)

— Айм анти феминистер, — улыбнулась Шимпанзун, — тунер бонусплюссер.

(Я не феминистка, тебе повезло.)

— Анти долден шнелер, какен майне кляйнинг бонусплюс, — возразил он, но не ее улыбке, а словам, — онер айм наркоглюн.

(Не надо мне так часто напоминать, как мне повезло — я привыкну.)

— Веррик, — опять спокойно согласилась Шимпанзун, и неспешный Мак ретировался с кухни.

(Хорошо.)

— Это ты сказал Бандерле, чтобы она старалась не разговаривать со мной по-русбандски? — вслед выстрелила вопросом Шимпанзун.

— Без комментариев, — замялся в дверях Мак, — потерпи немного. Арен фьюч ту кончитор викторинг акцинтарен.

(И тебе останется победить лишь акцент.)

А на чердаке какие-то вещи, коробки, но не русбандский бедлам, а гевронская упорядоченность. Хорошее место, просторное, и Примат прикрутил скотчем к низкой балке всю дружную семейку. Удобно — рядом чердачное окно, и он уже, наверное, с час пялится в окна соседнего дома, и в одном сейчас видит Шимпанзун, а в другом замигал прерывистым светом телевизор.

У Гибнсенов нашелся скотч, и даже револьвер.

— А в этом ящике что? — спросил он у Гибне, после того как крепко примотал ее мужа и дочку к балке на чердаке, с лентами скотча по уровню рта, по кругу. Но решил осмотреться — в доме напротив все еще слишком ярко горели окна.

— Это сейф, а внутри пистолет.

— Открой, — сказал он. А Гибне совершенно успокоилась, наверное, потому, что тетка — просто золото.

Ну а потом привязал и ее — скотча-то много, а ему зачем лишние проблемы? А им? Тем более семейство не стало спорить, и даже показалось, что они на его стороне. Во всяком случае, Гибне.

— Извини, — объяснил он ей ситуацию, заклеивая скотчем рот, — но вам придется потерпеть, я думаю, до утра.

Выходит, что они действительно на его стороне — на этой стороне улицы и на этом берегу похожей на ручей реки. Он сидел на коробке у чердачного окна и ждал, пока в доме напротив погасят свет и когда перестанет мигать изменчивым светом телевизор. Так, вскоре, и вышло.

Чувствуя, как взгляд Мака скользит по ее обнаженному телу, Шимпанзун прижалась влажным лбом к холодному стеклу, вглядываясь в частично освещенную фонарями ночь. Ночь предъявила свои права — дни стали заметно короче.