Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн

Шимпанзун обернулась — будто кто-то или, скорее, что-то усмешкой, чужой и неуютной, усмехнулось из уютной гевронской пустоты.

Примат обернулся, быстро и резко — ему показалось, что кто-то или что-то смотрит на него, вместе с ним оценивая результаты пристрелки. Но вокруг лишь желтая листва.

Ну а вечером приехал Мак, кончился день, а затем и вечер. Встав с постели и подойдя к окну, чувствуя, как взгляд Мака бегает по ее обнаженному телу, она прислонилась влажным лбом к холодному стеклу, вглядываясь в отражение собой сереющей ночи. Кончился сентябрь, и ночь, набирая силу, предъявила свои права хоть и на время, но неумолимо угасающему с каждым оборотом Мезли дню. Скоро — ночи жить, а дню сереть.

Ее смутно тревожит чердачное окно в доме Гибнсенов, темное, в отличие от других. Кажется, что оно черным зрачком разглядывает их дом и заглядывает в спальню, и она уверена, что если бы ее не было здесь, то и окно не было бы таким любопытным. Это пустые страхи, но если долго вглядываться, то может что-нибудь привидеться — например, бесплотная тень за черным стеклом, ленивая, но опасная. Правда, в других окнах свет, и Шимпанзун знает, что за этими нестрашными — потому что свет, окнами живут вполне симпатичные, хоть и апатичные Гибнсены, и ее единственная — по воле судьбы и стечению обстоятельств, подруга Бандерла.

— Шимпанзун?

— А? Задумалась, — обернувшись, а значит отвернувшись от ночи за окном, извинительно и по-русбандски объяснила она Маку непонятную для него, свою национальную паузу.

— Чессенреппен, — осторожно, но настоятельно поправил ее Мак.

— О! — смутилась она, и повторив по-гевронски, — чессенреппен, — добавила все же по-русбандски, — так, глупые догадки.

И включила светильник. Ей нужен свет? Зачем?

32. Двадцать второй день на планете обезьянн. Пугание лосей.

А следующей ночью ангел напугал лося. Бродил обыкновенный осенний лось по осеннему лесу, никого не трогал, не размахивал рогами — а они у него большие, и даже не чавкал так чтоб очень громко, и уже было совсем вознамерился прилечь — но тут на беду сверху его заметил ангел. Ангелы видят в темноте ничуть не хуже, чем при свете. А заметив, ленивый ангел прервал свой ленивый полет и серым орлом спикировал на лося.

Почувствовав опасность быстрых крыльев, осенний лось перестал жевать, качнул рогами и задрал голову, впрочем, не так чтоб очень сильно, и уставился в чернеющее ночью небо.

Огромная серая капля, больше чем он сам — а сам он лось, в последний момент расправив сложенные в пике крылья и став от этого еще больше, плотно пронеслась над ним, казалось заглянув в самую его лосиную душу. Заглянула на мгновенье, а упругая воздушная волна от резко расправленных крыльев прошла по меху небесным холодом и сбила с деревьев множество серых, потому что в темноте, листьев. Дрогнули все четыре лосиных колена, и он ломанулся в сторону — оттуда, где страшно, туда, куда нужно, подальше от воздушных атак и ангельских взглядов.

На пульте замигали и запиликали несколько огоньков, но дежурный лейтедрил Лемуров не вздрогнул и даже не пошевелился, а лишь грустно посмотрел на них, привычно отмечая слаженность миганий.

Ангел, подняв и отправив в ночную пробежку еще парочку лосей, сделав над ними широкий круг и похлопав для острастки крыльями, и убедившись, что лоси трусят в нужную ему сторону — в сторону болот и пограничных секретов, мощными взмахами набрав скорость и почти касаясь крон невысоких деревьев, сбивая листья, в следующее мгновение приземлился за спиной Примата. Он не в обиде на обезьянна за свою ночную суету — ведь ангелы не спят.

Примат обернулся, почувствовав свежесть — просто порыв диковатого северного ветра качнул деревья, а листья, готовые к встрече с ним, осыпались вниз. Просто его нервирует предчувствие опасности, навстречу которой он уже двинулся, это понятно и не стыдно — ни перед собой и уж тем более перед кажущимися в темноте взглядами. Он живой, пока, обезьянн, и имеет право на нервы, а насчет темных взглядов — да у него самого глаза чернее ночи, а в них уже пустые, но еще живые степи.

Ангел, приземлившись, сложил свои большие крылья, необходимые в полете, но неудобные в лесу.

На исходе второй день пути, и к вечеру Примат дошел до им же намеченного рубежа — пограничных болот, как водится, напичканных секретами, сигналами и хитрыми ловушками, в общем всем тем, до чего додумалась к этому времени и к этому месту пограничная мысль. Однако колючки здесь нет, а болота — начало невидимой полосы, и если обезьянн зайдет туда, то его обязательно заметят, вычислят и повяжут, так что для рыбаков и охотников болота — рациональное табу.

Но он не охотник и не рыбак, и точно не рационален, при этом вынослив и быстр. Еще до наступления темноты, выйдя на рубеж ночного старта, он поел, подогрев точно выверенную порцию на сухом горючем. Сухое горючее не дает дыма, а разводить бездымные костры он не умеет. Затем он отдохнул, даже поспал, и сейчас, дав темноте фору в один час, снова повторил по карте ночные ориентиры. Их на болотах не так уж и много, но обнаружить их проще. Он не знаменитый следопыт и не друг оленеводов, но с топографией знаком, и за два дня пути ни разу не сбился с намеченного маршрута. Вот только кажется, что некто или нечто время от времени пялится на него из темноты, подталкивая в спину, и подумалось, что если все время пытаться уйти от этих взглядов, или страхов, то точно не заблудишься и не промахнешься.

Примат сложил фотогармошку и засунул ее за пазуху — еще понадобится в быстром ночном броске через хитроватые пограничные болота. Ну а первый шаг предопределен — прочь от любопытной к нему ночи.

Улыбнулся ли ангел, через плечо обезьянна подсмотревший, или подсказавший маршрут? Может да, а может и нет — он со снисхождением относится к обезьяннским нервам и производным от них выкрутасам. Он правильно погнал лосей.

— А он лось, он просто лось, — без всякой радости заметил комадрил тревожной группы лейтедрил Мартышин, глядя на пульт контроля.

— А может, лосиха? — согласился с ним дежурный, лейтедрил Лемуров, занося в журнал событий точное время и примерное место.

— Какая разница?! — не поддержал шутки недовольный Мартышин, отмечая про себя, что тревожная группа, впрочем, как и он сам, не очень-то торопится. Все умеют считать лосей, а бывает, за ночь их набегает с десяток.

— А представляешь, — продолжил предположения Лемуров, — что где-то, в далекой и жаркой пустыне, погранцы-бедуины пылят сейчас на своих верблюдах по барханам. Кого они там ловят? Тушканчиков? Диких верблюдов?

— Вэээрблууудиц, — Мартышин наконец-то услышал работу ГэТээСки, — Там нет болот. А вот в Бразилии, где много диких обезьянншшш… — размечтался он.