Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь

Мы все уже обсудили, о нашем разводе все знали. Был назначен день судебного заседания. Я с Матиасом все еще жила в большой квартире, из которой вскоре мы должны были выехать. Я не хотела брать деньги от Юргена, хотя они могли обеспечить мне беззаботную жизнь без всяких усилий с моей стороны. Ребенок, которого он покидал, тоже не хотел зависеть от него. Сам Юрген уже несколько недель как съехал с этой квартиры и где-то снимал комнату. Матиас был тих и замкнут. Я и его отец долго пытались объяснить ему причины нашего развода. Он давно догадывался обо всем. Матиас, которому шел тогда двенадцатый год, выслушал нас спокойно, без всяких упреков, и только спросил под конец, окончательно ли наше решение. Мы были в гостиной, которую когда-то мне не удалось обставить так, чтобы от нее исходили тепло и уют. Мы с Юргеном сидели в мягких креслах напротив друг друга, Матиас — на табуретке между нами. Он выглядел растерянным и очень грустным и казался сиротой, хотя родители сидели рядом. Когда он спросил, окончательно ли наше решение, в гостиной установилось неловкое молчание, несколько минут в воздухе витала абсурдная надежда. Потом Юрген взял себя в руки, сказал «да» и ушел. Он всегда уходил, когда мы решали какие-нибудь тяжелые, неприятные вопросы. Я ненавидела эту его привычку. Наконец я тоже сказала «да», страстно желая, чтобы Юрген услышал мой ответ. «Хорошо, — сказал Матиас, — можно я пойду в свою комнату?» — «Пожалуйста», — ответила я сухо. С этого момента наши отношения никогда уже не были такими непосредственными, как раньше.

Я осталась одна, слышала, как ушел Юрген, и знала, что Матиас этой ночью потерял свой прежний мир.

Юрген не сразу забрал свои вещи, он хотел переехать позже, когда все уляжется. В день перед судом — я запомнила эту дату — он пришел, чтобы забрать свои яхтенные принадлежности, которые всегда занимали большое место в его жизни. Он безуспешно искал их там, где хранил раньше, и наконец попросил меня помочь ему. Наши совместные поиски тоже не дали результата. Я не могла объяснить, куда все пропало. Вечером я случайно зашла в комнату Матиаса, его самого в это время не было дома. Мой взгляд упал на кусок коричневой оберточной бумаги, которая лежала на полу. Не знаю, почему я связала этот кусок бумаги с яхтенными принадлежностями Юргена. Но я опять принялась разыскивать их. Пакет с ними, перевязанный толстой веревкой, лежал под кроватью Матиаса. На нем красным фломастером было написано: «Папины яхтенные принадлежности». Некоторое время я сидела на полу около пакета и пыталась понять причины поведения моего сына, сына Юргена. Хотел ли он спрятать, утаить, сохранить для себя вещи, которые были важны для отца? Или, может быть, он хотел, чтобы отец, разыскивая их, чаще приходил к нам? Я не могла полностью разобраться в запутанных мыслях двенадцатилетнего мальчика. Но я поняла, что это еще одна бессильная попытка спасти хотя бы частичку отца. Я не могла вынести этого. Я застала Юргена на работе в бюро. «Пожалуйста, пойдем, — сказала я, — твои вещи нашлись». Тем временем Матиас вернулся домой. Юрген зашел в прихожую, я позвала сына. «Принеси, пожалуйста, отцу его парусные принадлежности». Матиас покраснел до корней волос, потом медленно повернулся и медленно вышел. Когда он вернулся, я сказала Юргену: «Матиас упаковал их для тебя». Я видела, Юрген понял в чем дело, но он был достаточно умен, чтобы ни о чем не спрашивать. После этого случая Матиас долгое время избегал меня. Видимо, что-то тогда я сделала не так.

— Матиас стал взрослым, — сказал Юрген, прервав молчание. — Его требования к родителям тоже изменились.

— Давай закончим этот разговор, — произнесла я, почувствовав, что мои силы на исходе. — Когда Матиас станет совершеннолетним, он решит, где ему учиться.

— У меня есть еще предложение, — сказал Юрген и поднял руку, прося еще рюмку виски. — Я бы хотел, чтобы наш сын провел со мной отпуск. Если ему не понравится у меня, то идея учебы в Штатах отпадет сама собой и он остается с тобой. По крайней мере на какое-то время.

Так вот в чем дело. Вот на чем я должна сломать себе голову. Нет, дорогой Юрген, я знаю, как ты коварен, и не поддамся. Я сорву с женщины в темном красную шаль и брошу ее тебе в знак борьбы.

— Не очень-то мило с твоей стороны, — сказала я. — Тебе кажется, что, проведя отпуск с Матиасом, ты выведешь меня из игры. Нет, на это я не согласна. Кроме того, если ты думаешь, что перетянешь Матиаса во время этого отпуска на свою сторону, то должна тебе сказать, что у нас уже есть потрясающие планы насчет каникул. Матиас не пойдет против меня.

Юрген с трудом скрывал свою злость и отчаяние, но все же взял себя в руки.

— Ты серьезный противник, — подтвердил он. — Я подожду. Впрочем, завтра я заеду к Матиасу в интернат. Надеюсь, ты не будешь против.

Я кивнула. Моя союзница по борьбе смотрела на меня неподкупным взглядом, запрещая предаваться появившемуся вдруг чувству страха.

Я спросила Юргена о письме, которое получила его мать, и попросила его объяснить, от кого оно. Он не отвечал. Наверное, потому, что его третья рюмка опять была пуста. Его жена, сказал он, не поедет с ним в интернат. Его разморило и потянуло на сентиментальные воспоминания о нашей жизни. Я быстро поднялась. Если мне и хотелось что-то вспомнить, то одной, не с ним. Я отказалась от его предложения проводить меня. Когда мы выходили из бара, дама в темном пристально смотрела мне вслед, — кажется, она была довольна. Я чувствовала то же самое.

— Ты до сих пор очень нравишься мне, — сказал Юрген, когда мы прощались. Я решила забыть об этом признании чужого мне мужчины.

По пути домой мной опять овладело чувство свободы и надежды на лучшее. Мне казалось, что я могу легко преодолеть все границы и препятствия и на свете нет ничего, что могло бы ранить или остановить меня.

Застав у себя Грегора, я не сумела уговорить себя терпеть его присутствие.

Когда он ушел, я громко сказала себе: «Ты выиграла. Наконец-то ты победила. И если этот год будет последним, который мне суждено провести с Матиасом, то он принадлежит мне. Мне, Ренате Ульрих, которая за последние десять лет узнала, что значит терять».

В этот вечер я долго не ложилась. Рассматривала проспект отеля, куда мы с Матиасом поедем на Рождество, обдумывала свой гардероб. Решила купить пару новых вещей. Вообразила вдруг, хоть это и не имело для меня никакого значения, что Юрген смотрел на меня с явной симпатией. Радовалась, что вела себя с Грегором с непривычной для меня последовательностью и твердостью. С нежностью и тоской думала о своем сыне и близких днях нашего отпуска. Все наконец-то определилось.

Я заснула крепким, освежающим сном. Мне приснилось много снега, чистого и белого, как пух, над ним зимнее небо — ясное, светлое, безоблачное, с сияющим солнцем. Через снежные сугробы пробирался на лыжах, то появляясь, то снова исчезая, юноша. Он ехал очень быстро, и во всех его движениях чувствовалась радость. Я скользила по снегу рядом и не отставала от него, несмотря на то что у меня не было лыж. Перед нами возникали все новые горные склоны. Наконец мы выехали на один из них, который особенно мягко спускался вниз и которому не видно было конца. Так мы катились и скользили вместе. На наши лица падали снежинки, из-за них мы не видели ничего вокруг, а только чувствовали, что должны делать, и это чувство становилось зимой и снегом, а мы скользили все дальше и дальше.