Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь

Быстрым рывком он заставил ее опуститься вниз, она почти сидела на его коленях, здоровой рукой он обнимал ее.

— Винцент, — сказала Камилла, смутившись, и попробовала освободиться из его объятий. — Так нельзя. Смотри-ка, к нам идет твоя мама.

— Ну что же. Действительно, придется отпустить тебя ненадолго. Мама спрашивает, не хочет ли Камилла остаться у нас. Что скажешь?

— Я отвечаю: «Да, охотно».

— Отлично. Решено. Только в конце нашей прогулки.

— Нет, хватит, — сказала Камилла и закрыла глаза. — Я устала. Давай просто посидим.

— Согласен. Но сначала произойдет нечто из ряда вон выходящее, отчего захватывает дыхание.

— Что? — спросила Камилла и закрыла глаза.

— Мы спускаемся вниз, — ответил Винцент, чуть наклонил ее голову и убрал волосы со лба. — Ты чувствуешь, становится все холоднее.

— Винцент, где мы? Я боюсь.

— Мы в погребе. В огромном, пустом погребе барона Ротенвальда. Здесь темно, но ты не должна бояться. Нас никто не видит. С тобой только я. Ты хочешь быть со мной?

— Да, — сказала Камилла.

Их губы впервые встретились. Сначала лишь на долю секунды, а потом все время принадлежало только им одним.

— Сколько ты еще пробудешь здесь? — спросила Камилла, прежде чем они оторвались друг от друга.

— Может быть, две или три недели. Потом я должен освободить место для других. Так как мне не дали отпуска, то меня снова отправят на фронт.

— Разве ты уже настолько поправился, что можешь ехать на фронт? Это сумасшествие, — сказала Камилла.

— Я не хочу об этом думать и говорить, пока ты со мной.

— Я скоро уеду домой. Двадцать восьмого начинаются занятия в школе.

— Ты сразу же должна написать мне.

— Я тебе уже писала один раз, — сказала она.

— Ах да, — ответил Винцент. — С тех пор прошло столько времени. Мне не удалось тогда ответить.

— Ничего, — сказала Камилла, разом забыв о долгих днях ожидания. — А почему ты хотел, чтобы я тебе написала?

Теперь Винцент уже не помнил, как удивился несколько недель тому назад, получив письмо от Камиллы. В эти минуты он был убежден, что никогда не желал ничего так сильно, как получить это письмо.

— Я хотел, чтобы ты была ко мне ближе, — ответил он. — Да, это было моим единственным желанием.

— Теперь я совсем близко, — сказала Камилла.

Послышался крик кукушки. Он то отдалялся, то приближался, то вдруг обрушивался на них из облаков. В трещине стены зеленой молнией мелькнула ящерица. Винцент взял руку Камиллы и сжал ее пальцы. На их разгоряченных лицах отражалось удивление от познанного ими хрупкого счастья.

Девочка не понимала, что происходит со всеми в это воскресенье.

Утром вся семья, как всегда, была на службе в церкви. Дома осталась только Камилла. Она хотела пойти на вечернее благословение. По пути в церковь Рената изо всех сил старалась заслужить внимание Петера, но ничего не добилась. Другие были тоже не очень-то разговорчивы, и Рената прошла с опущенной головой мимо ненавистной ей теперь скамейки у обелиска. Обычно она с радостью ходила на службу, любила стоять в сумеречной прохладе монастырской церкви, которая находилась в стороне от дороги, так что посторонние должны были сперва расспросить о ее местонахождении. Она замечала, как присутствующие тайком бросали взгляды на семью Ахтереров, ей нравилось сидеть на скамейке в первом ряду, где их места никто не занимал. Она с беспокойством ждала первых трубных звуков органа и потом чувствовала, как мурашки бегут по ее спине и горлу. Тогда она крепко прижимала большим пальцем открытую страницу молитвенника. Она успокаивалась только тогда, когда ее светлый тонкий голосок подхватывал первое песнопение. Ее глаза скользили по картинам, по фигурам святых. Она непременно должна была взглянуть на ужасного дракона, который наделал много бед на одной из картин купола и которого храбрый архангел Михаил потом поразил мечом. У дракона было семь голов, и она все время задавалась вопросом, с какой начал архангел и что тем временем делал дракон с остальными своими головами? Рената не хотела сознаваться себе, что это ужасное животное нравилось ей. Она знала, что если потихоньку перевести глаза на другую половину купола, то навстречу ей прыгнет в злом наступательном порыве еще не раненный дракон. Его крылья были широко распростерты, хвост загнут кверху, из огромной пасти с кривыми зубами била, пенясь, струя воды. Перед драконом бежала, подняв в отчаянии руки и моля о помощи, женщина в бело-голубых одеждах. Рената никак не могла понять, почему она идет, а не летит с помощью своих красивых, легких крыльев. На этой бесконечной картине было много других фигур, но всех их догнал изрыгающий пену дракон. Святой Флориан, который из маленького кувшина пролил лишь две ненужные капли замерзающей воды на горящий замок, не шел ни в какое сравнение с драконом.

Святой Доминик, в ногах которого лежала маленькая собачка, ей тоже нравился. Она любила смотреть и на бледную монашку с лилией и терновым венком. У монашки был очень печальный вид, и Рената в перерыве между песнями время от времени подбадривающе смотрела на нее.

Когда настоятель наконец всходил на кафедру, то он, рассказывая прекрасные притчи, всегда — в этом она была убеждена — смотрел на Ахтереров, а во время нравоучений — на остальных детей церкви, поэтому Рената никогда не обращала на них внимания.

Но в это воскресенье все было по-другому. В это воскресенье картины и фигуры потеряли свою привлекательную силу, а орган звучал однотонно, так же как вечно одни и те же песни. Отец настоятель тоже все время отвлекался, несколько раз оговаривался, путал притчи, прихожане чувствовали себя неспокойно. Когда всех обходили с чашей, у Ренаты не нашлось ни одной монетки. Она удивленно смотрела на солдат в серых формах, которые теснились на задней скамейке и бросали в чашу крупные купюры.

Среди солдат был и прапорщик Винцент Ротенвальд. Он не обратил внимания на Ренату, потому что редко видел ее раньше. Рената тоже не знала, как близко в этот час был от нее прапорщик Винцент Ротенвальд.

После обеда все опять пошло вкривь и вкось. Никто не пошел на обычную совместную прогулку. Ганс Ахтерер что-то писал, его жена молча намывала гостиную, Петер, его братья и сестры разбрелись по дому. Камилла, которая наконец-то осталась дома, с Ренатой, бродила по комнатам словно во сне. «Я не могу сейчас разговаривать с тобой», — сказала она Ренате, закрыла глаза и опустила голову.

Вечером хозяин попросил обеих девочек пойти с украинцами на реку, чтобы помыть лошадей. Рената вскочила, вне себя от радости, но Камилла сказала, что собирается в церковь. Однако Ганс Ахтерер не позволил ей. Они ушли. Украинцы гнали лошадей, девочки шли за ними, неся в руках большие щетки. Дорога вдоль леса поднималась круто вверх, это не давало поводов для веселых разговоров. Украинцы старались унять беспокойных, страдающих от надоедливых мух животных. Камилла шла, поджав губы и не произнося ни слова. На половине пути она сунула Ренате свою щетку, сказав: «Я приду к вам попозже», и ушла. Рената отчаянно кричала ей вслед, потом с трудом догнала мужчин и лошадей и постаралась подавить слезы.