Кейт Хэнфорд - Никогда не поздно

Хизер со своими пепельными волосами была очаровательна. Она казалась тихой, погруженной в себя и не отвечала на дружелюбное поддразнивание Тая Гарднера. Десмонд О'Коннел, хотя уже и добрался наконец до Лос-Анджелеса, отсутствовал – звезду такой величины никто не осмелился бы приглашать на читку. Поэтому реплики сенатора за него должен был подавать Рэй.

– Хорошие новости о бедняге Уолли, – провозгласил Дирк, англичанин. – Перелома нет, только серьезный вывих.

– Мистер Фаулер, наверное, не знал, что валиум не сочетается с алкоголем, – великодушно заметила Кэтрин. – Он скоро поправится, правда, Рэй?

– Конечно, – пробормотал Рэй, но Фэй видела, что ему не до Уолли. Он сидел, подперев подбородок одной рукой, а другой что-то машинально чертил в записной книжке.

Тара сидела прямо напротив Фэй, в совершенно новом обличье. Она была похожа на школьницу – густые волосы заплетены в косу, джинсовая юбка и белая хлопковая блузка с аккуратно завернутыми рукавами. Казалось, что ее лицо не тронуто косметикой, но Фэй знала, что она подвела глаза карандашом, а потом стерла краску – старый испытанный способ оттенить глаза. Она была так же бледна, как на приеме у Кэтрин, и, по-видимому, испытывала тот же ужас – именно это и волновало Рэя.

В зал размашистой походкой вошел Брант Паули, улыбаясь фальшивой улыбкой рубахи-парня. Каждое его движение было рассчитано на то, чтобы показать, какой он крутой, деловой и как он прекрасно владеет собой и ситуацией. Это могло бы произвести впечатление, если бы Фэй все время не казалось, что ему лет пятнадцать.

На нем был свитер абрикосового цвета и выцветшие джинсы. Брант Паули принадлежал к новому поколению дельцов от искусства – он окончил привилегированный колледж и в жизни не прочел ни единой книги. Для него любое начинание существовало, только если его можно было сравнить с каким-нибудь другим начинанием, уже осуществленным и имевшим успех. Фэй мысленно прикидывала, с чем он сравнивает «Дочь сенатора».

– Извините, что опоздал, – сказал Брант Паули. – Мне кажется, нас ждет потрясающая работа, и я всей душой верю в талант Рэя Парнелла, но все же мы подумали, что может оказаться небесполезным, если мы вначале прослушаем вас всех вместе. С вашей стороны было очень любезно дать согласие. – Тут он кивнул Кэтрин, которая была самой известной из всех, и повторил: – Очень любезно.

«Можно подумать, у нас был выбор», – подумала Фэй.

– Не вижу причин, по которым наш фильм не получит широкого признания. Мы все помним грандиозный успех «Дочерей молчания».

Фэй закусила губу. «Дочери молчания» был наскоро сляпанным телевизионным фильмом о дочерях изнасилованных женщин. Он появился на свет в результате этого насилия, и некоторые из них, уже будучи взрослыми, об этом не подозревали. Сценарий, режиссура, исполнение – все было сплошной халтурой, а фильм с восторгом смотрели миллионы зрителей. Фэй подумала, что причина сопоставления Бранта Паули скорее всего состоит в слове «дочери».

Она украдкой взглянула на Рэя, но он сидел с непроницаемым лицом. У Кэтрин слегка дрогнули тонкие ноздри, словно уловив неприятный запах; остальные никак не прореагировали.

– Давайте начнем со второй сцены, – сказал Паули, улыбнувшись Хизер.

Это была сцена между сенатором и его женой Маргарет. Рэй наклонился над текстом, а с лицом Кэтрин произошло удивительное превращение. Она сделала с лицевыми мускулами что-то, отчего ее аристократические черты приобрели выражение непроходящей боли. Углы рта опустились, как у человека, не знающего в жизни ничего, кроме разочарований, глаза потускнели. Кэт с легкостью вошла в роль, и вся читка заняла ровно четыре минуты.

– Класс, – восхищенно выдохнул Паули. – Тысяча благодарностей, мисс Айверсон. Вы свободны.

– Нет, – сказала Кэтрин, – я, пожалуй, останусь. – Фэй видела, что Кэтрин волнуется из-за Тары едва ли не больше, чем Рэй.

Следующей была очередь Хизер. Она играла сцену, в которой маленькая Рози упрашивает папу взять ее с собой в Париж. В романе эта сцена была одной из самых сильных, но Фэй боялась, что Хизер слишком мала, чтобы понимать подтекст. Однако девочка продемонстрировала совершенно профессиональное прочтение сценария и не менее профессиональное исполнение, создав на редкость убедительный образ девочки, преданной любимым отцом. В ней была и невинность, и в то же время понимание, что в отношениях сенатора и его маленькой дочери есть что-то… недосказанное. Сначала в ее голосе слышались заигрывающие, флиртующие нотки, но потом Хизер – Рози, словно вдруг осознав, что в этой сфере жизни она пока бессильна, сдалась, и ее голос зазвучал, как голос любого обиженного ребенка.

Когда сцена окончилась, Тай Гарднер захлопал в ладоши, а Сильвия Льюисон с облегчением заулыбалась, будто эти аплодисменты были адресованы ей. Они с Хизер тут же удалились, окруженные облаком триумфа.

Все это время Тара судорожно обламывала ногти, но когда настала ее очередь – она должна была читать две сцены: одну с Рэем, а вторую с Беверли, – на нее снизошло спокойствие. Она произнесла первую строчку текста – и напряжения как не бывало. Она не заглядывала в роль, которую, как видно, уже знала наизусть. На глазах Фэй Тара превратилась в юную девушку из привилегированной семьи, девушку, которая любит и одновременно ненавидит отца, давая волю любви и подавляя ненависть. Голос Тары был голосом образованного и закомплексованного подростка, ищущего любви и испытывающего душевную боль. Все эти эмоции отражались на ее лице – мягко, ненавязчиво, именно так, как было нужно для камеры.

В сцене с Беверли она преобразилась в совсем другую девушку. Это была Рози, которая может дать себе волю наедине с подругой. Глядя на Тару, Фэй вдруг поняла нечто очень важное: Тара боится жизни, и этот страх исчезает только тогда, когда она преображается в другого человека. Когда сцена подошла к концу, на лицах присутствующих выразилось облегчение. Тара тут же снова принялась за свои ногти – на этот раз под прикрытием стола.

– Блестяще, – прокомментировал Брант Паули, взглянув на часы. – Давайте перейдем к следующей сцене.

Это была сцена с Дирком – та самая, которая была выбрана для проб. Англичанин читал хорошо, передав и самоуверенность молодого аристократа, присущую ему от рождения, и его растерянность и унижение, которыми был обязан жестокой красавице. Тара теперь превратилась в Рози, осознавшую свою власть над мужчинами и испытывающую боль при мысли, что заставит страдать человека, который ее полюбил. Школьный вид Тары еще больше подчеркивал ее поразительную сексуальность, которую ощущали все присутствующие – и мужчины, и женщины.