Белва Плейн - Рассвет

Изумленно глядя на дорогую игрушку, она пробормотала:

– Какая прелесть… Ой, извините, что я вам нагрубила.

– Вы правильно себя вели. Вы были осторожны, и все мы должны остерегаться, пока наш мир и люди – такие, какие они есть.

Он побежал к машине. Женщина проводила его растерянным взглядом.

Он добрался домой около полуночи. Ставя машину в гараж, он увидел, что все окна темны, светится только окно музыкальной комнаты. Услышав задумчивые аккорды – она играла Дебюсси – Том понял, что мать опечалена и ищет прибежища в музыке.

Он боялся войти в дом и сел на ступеньку веранды. На темном небе сияли звезды – ковш Большой Медведицы… Блестящий полукруг, а за ним – загадочная непознанная Вселенная… Вскрикнула птица – затерявшееся в ночи живое существо, которому так же неведомы тайны Вселенной, как и человеку.

Эта зловещая загадочная Вселенная, этот безумный человеческий мир! Его снова пронзила боль: да, этот мир обезумел! Окровавленное лицо отца… Райс, превратившийся в Кроуфильда… Все перевернулось со дня, когда зловещим вестником явился Маккензи.

Он встал, отпер дверь и проскользнул в свою комнату. Полулежа на кровати, он думал о том, что в колледж вернуться он не сможет. Встречаться с ней в коридоре, на лекциях… Том увидел на тумбочке фотографию Робби: волосы, встрепанные ветром… сияющая улыбка… Такая счастливая… такая жестокая, беспощадная…

Он сбросил фотографию на пол, стекло разлетелось. Том схватил изображение Робби и с наслаждением порвал в мелкие клочки. «Пусть тебе кто-нибудь причинит такую же боль, как ты мне причинила…» – подумал он.

Приятная мечтательная музыка затихла… Том потушил свет, ему хотелось отложить объяснение с матерью до утра. Но она постучала.

– Том, я слышала, что ты приехал.

– Я засыпаю, – солгал он.

Она открыла дверь и зажгла свет. Сейчас увидит разбитое стекло и клочья фотографии на полу, и ему придется все рассказать ей. Мягко, неназойливо, она выспросит все. Но она не стала расспрашивать.

– Ты ведь написал, что уедешь на несколько дней, – сказала она, сев на стул рядом с кроватью.

– Прости, мама. Ты, конечно, поняла, почему я сорвался, как сумасшедший.

– Я поняла.

Ее спокойный тон заставил его еще глубже почувствовать свою вину.

– А почему ты сейчас вошел в дом крадучись? Разве ты не хотел поговорить со мной? Боялся, что я рассердилась?

– Да нет же. Я боялся Тимми разбудить.

Она слабо улыбнулась.

– Не обманывай меня, Том. Тебе это не удастся. И мне не удастся обмануть тебя. И сейчас ты знаешь, что хоть я и промолчала, но все увидела.

Он тоже улыбнулся.

– А, мусор на полу. Ну, так это заключительный аккорд, я покончил со своей подружкой. Мы как следует поцапались, и я подвел черту.

– Мне очень жаль. Она ведь замечательная девушка?

– Думаю – нет. Но все равно больно. Быть отвергнутым – очень тяжело, – горько признал он. – Чувствуешь себя словно в аду.

– Да, кажется, что пришел конец света.

– Откуда ты знаешь? Ведь тебя никогда…

– Молодые думают, что старики никогда не были молодыми.

Ее голос звучал ласково и успокоительно. Он благодарно посмотрел на нее и вдруг отчаянно вскричал, удивленный собственной вспышкой:

– Какая ты чудесная мать! И подумать только, что на самом деле, на самом деле… – Он не мог закончить.

– Но я твоя мать. И всегда буду твоей матерью, – сказала она, смахнув слезы тыльной стороной ладони и, заставив себя улыбнуться, пошутила: – Что-то чересчур много слез у нас в последнее время, ты не находишь? Ну, так что же между вами произошло? – сказала она, посмотрев на пол.

– Долгая история. Я рассказал ей о себе, о Кроуфильдах, ну, обо всем этом деле.

– И она узнала, что ты родился евреем.

– Не говори так, мама.

– Но она же догадывалась, что ты не из этой шайки «Независимого голоса», которая сродни ку-клукс-клану. Я знала, что ты не можешь быть с ними. Скверная, грязная компания.

– Да, ты права, – вздохнул он. – Но папа…

– Должна же я сказать правду.

– Я хотел бы… чтобы папа был другим. Чтобы не дал себя втянуть в ку-клукс-клан. Я папу любил…

– Да, для тебя было бы лучше, если бы его не втянули. Не говоря уже о том, что это было бы лучше для него самого. Он подавил в себе много хорошего…

Том устал от тягостной беседы, голова его разламывалась.

– Ты оставила дверь открытой. И мы разбудим Тимми.

– Его здесь нет. Он уехал до следующего воскресенья. Кроуфильды взяли его с собой на озеро.

Том был поражен, что за дикие вещи происходят!

– Да, ленч прошел очень удачно. Холли так мило вела себя с Тимми. Она славная девочка. И когда Ральф («Опять Маккензи!» – подумал Том) одобрил эту мысль, я согласилась. Ведь он давно знает эту семью.

– А Тимми хотел ехать?

– Конечно, иначе разве я бы его отправила? Ему понравилась вся семья. Думаю, ему там будет хорошо.

«Понравилась семья». Они надвигаются на нас. Выпускают щупальце за щупальцем, словно осьминоги. Брата уже захватили. Нет спасения…

– Значит, уже не только ты, но и Тимми на их стороне.

– Не глупи, нет никаких «сторон».

– Я ненавижу их, – сказал он сквозь стиснутые губы. – Ненавижу. И я не буду встречаться с ними. Никогда!

– Давай поговорим об этом в другой раз, поздно уже. Спокойной ночи, дорогой мой мальчик.

«Я могу жить как затворник, – думал Том. – Заменю Бэда – возьму на себя его работу по дому и в саду. Буду помогать маме ухаживать за Тимми. Буду читать, заниматься астрономией, а когда-нибудь, окончательно придя в себя, найду работу, самую простую, в отдаленной обсерватории в глухой провинции».

Да, он понимал, что люди переживают худшие беды. Носят клеймо неизлечимой болезни, как бедняжка Тимми. Но если у человека болит сломанная нога, то разве для него утешение – узнать, что кто-то другой сломал обе ноги?

И вдруг в темной комнате перед ним словно вспыхнуло видение – лицо Маргарет Кроуфильд. Такое живое и памятное, а ведь он не хотел его запомнить, видит Бог, не хотел. И все-таки видел и ее темные волосы, и золотые серьги в виде маленьких ракушек, полуприкрытых темными локонами. Круглые щеки, растерянные глаза… Губы, накрашенные бледной красновато-коричневой помадой…

– Будь они прокляты, те недоумки из больницы, которые девятнадцать лет назад направили меня сюда! И будь они благословенны за то, что направили меня сюда…

В дверь позвонили, когда Том и Лаура в молчании сидели за столом, накрытым к завтраку. Том пошел открыть дверь. Перед ним стояли двое мужчин.

– Томас Райс? – спросил один из них.

– Да, в чем дело?

Щелкнула камера, засняв испуганного, растерянного Тома с полураскрытым ртом.

– Вот газета, наверное, у вас ее еще нет, – первый протянул ему сложенный газетный лист. Том сразу увидел крупные заголовки: