Белва Плейн - Рассвет

– Оно замечательно выглядит на вас, – сказала Холли. – У вас такая стройная длинная шея. Я хотела бы иметь такую, на мне ожерелья так красиво не смотрятся!

Лаура снова улыбнулась.

«Ей нравится девушка, – подумал Том. – И она так добра к Тимми…»

Артур отошел от окна и подошел к женщинам мимо Тома, словно не замечая его.

– Мне кажется, я нашел вам покупателя, – сказал он Лауре. – Мой знакомый мебельщик хочет расширить дело. Я поговорю с ним, мне кажется, ваши условия ему подойдут.

Том уставился в пол, мрачный и молчаливый. За что на него свалился этот двойной удар? – думал он. – Его родители – чужие, новые родители – евреи, сестра – еврейка!

– Да, – ответила Лаура Артуру. – Сначала это была фирма «Пайге», потом – «Пайге и Райс», потом – «Райс и сын», а теперь…

– Другого пути нет, – мягко возразил Артур. Он отошел от стола и приблизился к сидящему у стены Тому, тот вздрогнул. Может быть, он ждал, что Том заговорит с ним, но тот молчал, и Артур начал первый:

– Я сожалею о… – Он запнулся, не зная, сказать ли «ваш отец» или «Бэд», что было бы слишком фамильярно. В конце концов он выговорил: – Сожалею о случившемся. Ужасная, жестокая смерть.

– Как вы можете сожалеть о нем, – ведь он был в ку-клукс-клане, – язвительно отозвался Том.

– Нельзя отвечать на насилие насилием, даже по отношению к членам клана, исповедующим насилие.

– Но они же хотят вас уничтожить, – сказал Том.

– Знаю.

– Тогда я не могу понять…

– Поймете когда-нибудь, – сурово возразил ему Артур.

«Какой странный человек! И он – мой отец…» – подумал Том, и это слово отдалось в его сердце ударом, как при первой встрече. Том не мог отвести взгляд от этого человека с мигающими из-под очков глазами, нахмурившегося, словно он что-то не одобрял или не мог решить трудную задачу.

– Не думайте, что я – святой подвижник. Нет, всепрощение мне чуждо. – Четкость и выразительность речи Артура удивила Тома. – Я только считаю, что нельзя направлять свой автомобиль в толпу, в гущу живых людей. Если это возможно, – значит, мы живем по закону джунглей. Но хватит об этом. Я хочу поговорить о вас, Том. О нас.

– Спасибо, что подарили Тимми собаку, – стесненно выговорил Том. – Он так доволен.

– Я рад. Но я – о другом. Поймите, Том, вы не должны сближаться с нами, если не хотите этого. Уясните себе это. Но поймите для самого себя – эти предубеждения разрушат вашу душу, разъедят ее словно серная кислота. И вы погибнете, как ваш отец.

– Он был неплохой человек! – запротестовал Том.

– Да, это так, но он позволил, чтобы его сбили с толку плохие люди. Как это случилось со многими в Германии. Вы слышали, что перенес Альберт, мой тесть? И он до сих пор верит в человеческую доброту, как верила Анна Франк, голландская еврейка, девочка, погибшая в концлагере, два года юности которой прошли в наглухо запертом доме, где ее семья укрывалась от нацистов. Альберт считает, что людей надо научить доброте.

«Странные люди», – подумал Том и, вспомнив проповедь доктора Фостера, невольно улыбнулся.

– Чему вы улыбаетесь? – спросил Артур.

– Ваш тесть говорит то же, к чему призывают в воскресной школе.

– Так ведь в этом нет ничего удивительного. Женщины стали прислушиваться к разговору; это было неприятно Тому, и у него вспотели ладони.

Артур замолчал, и Том потупился, снова ощущая смятение. Смерть Бэда… его ужасная смерть. А мать гладит руку этой девушки-еврейки… Холли могла бы быть одной из тех, кому Робби и ее товарищи по группе посылали издевательские и угрожающие письма. Том никогда не принимал в этом участия. Он как будто слышал насмешливый хохот Робби, видел ее презрительный взгляд, обращенный на него, которого она «любила», блестящими способностями которого восхищалась… Неистовый гнев снова запылал в его душе.

– Что касается вашей веры… если вы верите, а я надеюсь, что вы верите… – продолжал Артур, – то я надеюсь, что вы ее сохраните в своем сердце. Питер сохранил свою… нашу веру до самой смерти. – Лицо Артура омрачилось. – А вы по-прежнему интересуетесь астрономией? – спросил он Тома. Том кивнул. – Эта наука расширяет кругозор. В свете истинного знания расистская ненависть кажется дикой, нелепой, бессмысленной. Прочитали вы книгу, которую я вам прислал?

– Я ее разорвал, – смущенно признался Том.

Артур выпрямился.

– Это можно понять. Ничего, я пришлю другую, если вы захотите. Не надо уклончивых ответов, – если вы не захотите, я не буду настаивать.

– Пришлите, – сказал Том и снова подумал, какой это необычный человек. И до чего не похож на Бэда. Окажись Бэд в подобном положении, разве он вел бы себя так выдержанно, так достойно? «Если бы я вырос рядом с ним, а не с Бэдом, – подумал Том, – я был бы другим. Но такой отец не стал бы мне настолько близким, как Бэд, который шутил, охотился со мной, ловил рыбу, играл в мяч… Бэд был отец-товарищ… Но все это в прошлом. Сегодня я живу и буду жить без Бэда».

– Жизнь – особа со странностями, – сказал Артур, словно забавляясь этой мыслью. – Небрежность няньки отдала Питера в семью, где он стал правоверным евреем, а тебе подарила добрую мать Лауру и славного братишку Тимми. Мы с ним друзья, знаешь?

– Он говорил мне, – отозвался Том, не возражая против обращения на «ты».

– Дай мне руку… – Артур взял руку Тома в обе свои и заглянул ему в глаза. – Бог да благословит тебя, – сказал он.

Том едва не заплакал, но сдержал себя. Еще в детстве, когда он упал с трехколесного велосипеда, Бэд объяснил ему, что слезы – позор для мужчины. И все-таки он почувствовал, что глаза его увлажнились.

– Не пойму, что со мной, – пробормотал он.

И тут вдруг к нему ринулась Маргарет – маленькая, на голову ниже Тома. Она обняла его, и он, нагнув голову, смотрел на это круглое румяное лицо, огромные влажные глаза, кудрявые волосы, падающие на одну щеку, почти прикрывающие золотую сережку в форме раковинки. Словно вспышка света озарила его душу. «Это – благословение, – подумал он смятенно, – приобщение к таинству».

– Я сожалею, – пробормотал он, – сожалею, что вас огорчал.

Она прижала пальцы к его губам:

– Ничего, теперь все хорошо, все хорошо.

Глядя поверх головы Маргарет, он увидел Лауру, радостно глядящую на него полными слез глазами. Всю жизнь она понимала его, и сейчас поняла, как он боялся, что эта сцена причинит ей боль, и воскликнула:

– О, Том, разве в твоем сердце мало места – ты можешь любить нас всех, не только меня одну! Я так счастлива за тебя! Не бойся, нам будет хорошо всем вместе!

Разрядку сумела внести Холли.

– Боже, – воскликнула она, – здесь столько воды, что увядшая трава зазеленеет, давайте польем лужайку! – и она потрясла за окном свой насквозь мокрый носовой платочек.