Люсинда Эдмондз - Зачарованная

Он встал, и Себастиан, кивнув, положил бумаги в свою сумку.

– Попрошу тебя об одной вещи. Не говори пока ничего Мадди, хотя бы пару дней. Дай мне возможность самому ей об этом сказать, хорошо?

– Ладно. Может, мне прийти в пятницу, чтобы мы могли еще раз все обсудить?

– Да, приходи, – отец Мадди снова сел в кресло.

Себастиан взял сумку и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

Кристофер остался сидеть в своем Кресле. Мысли о Мадди, Иветте, о том, что они и все окружающие скажут, когда узнают, что он вор и лжец, были просто невыносимы.

Он будет обесчещен и уничтожен.

Он слабый и глупый человек, которому очень хотелось хоть немножечко удачи и уважения, поэтому он так легко согласился на то, что ему предложила Иветта. Неважно, что Кристофер сотни раз говорил себе, что поддался ее влиянию и вот-вот откажется от всего этого. Совершенно ясно, что он должен был и мог остановить весь этот обман в самом начале.

Выходит, что для Мадди и Себастиана наступило время узнать всю правду. Может быть, если он расскажет им о событиях, которые произошли, когда они были еще слишком малы, это хоть в какой-то степени объяснит мотивы его поступка. Может быть, узнав обо всем, дети найдут в себе силы простить его. Если же Себастиан захочет после этого предать дело огласке, пусть так и будет. Главное – рассказать им правду.

И еще… Затем все надо будет рассказать Иветте.

Кристофер решил, что нужно пойти и немедленно поговорить с Мадди и Себастианом. Однако надо вначале все как следует обдумать. Так долго он скрывал правду от Мадди и даже от самого себя. Теперь ему надо быть абсолютно уверенным в том, что все, о чем он будет говорить, максимально точно и верно.

Кристофер сел за письменный стол, достал из ящика лист бумаги, ручку и начал писать. Несколько раз у него перехватывало дыхание, и комок подступал к горлу, когда он вспоминал то, что столько лет пытался забыть.

Через час работа была закончена. Он еще раз перечитал письмо и убедился в том, что в нем все близко к правде. Но не вся правда. Всю истину он изложит на словах. Кристофер смял листок, бросил его в камин, поджег и некоторое время наблюдал, как исчезает в языках пламени бумажный комок.

Затем он посмотрел на почти завершенную новую симфонию, над которой работал последние три месяца. У него была твердая уверенность в том, что это произведение значительно лучше «Симфонии для двоих», или «Летней», как называл ее Том. Да, надо взять ноты, чтобы показать Мадди и Себастиану. Это поможет доказать им, что у него есть талант, пусть даже ему и пришлось идти к признанию таким извилистым путем.

В эту минуту Кристофер вспомнил и еще кое о чем. Если ему удастся найти это, тогда у него будет подтверждение, а это сейчас очень важно. Он подошел к шкафу, где хранилась нотная бумага и где он обнаружил «Летнюю симфонию». Здесь лежала и старая пожелтевшая газета, сохранившаяся еще с тех времен.

Кристофер положил все в конверт и надписал имя дочери. Затем он посмотрел на часы. Был час пик, когда на улицах появляется огромное количество автомобилей и людей, спешащих домой с работы. Однако если выехать прямо сейчас, то он мог бы успеть к Мадди практически в одно с Себастианом время.

– Глэдис, я ухожу! – крикнул он, отворив дверь кухни. – Скажи, пожалуйста, Иветте, что я позвоню домой попозже. – Он немного постоял возле выхода, затем машинально поднял с коврика свежий номер «Ивнинг Стандарт» и, зажав газету в руке, услышал ответ.

– Хорошо, мистер Винсент.

Он отворил дверь гаража, открыл ключом дверцу своего белого «Ягуара», который подарила ему Иветта, и, бросив на заднее сиденье газету с конвертом, вставил ключ зажигания и попытался завести мотор. Ничего… Он снова повернул ключ. Автомобиль не заводился.

– А, черт! – Кристофер в сердцах хлопнул по рулевому колесу, вылез из машины и открыл капот. Мешанина труб, стальных цилиндров, резиновых шлангов была для него совершенно незнакомой областью.

На поддоне и под двигателем автомобиля были масляные пятна. Смутно догадываясь, что причина неполадки заключается именно в них, он достал из-под заднего сиденья ручку и попробовал завести машину с ее помощью. Через двадцать минут бесплодных попыток, чертыхаясь и проклиная все механизмы на свете, Кристофер запер дверь гаража.

Он решил как можно быстрее вызвать механика, чтобы тот осмотрел его автомобиль, так как терпеть не мог пользоваться общественным транспортом, а пока ему придется взять такси до Мэрилбона, а оттуда добираться до Мадди поездом.

На полпути до станции он вспомнил, что забыл в машине свой конверт, но решил за ним не возвращаться. В конце концов, сейчас важнее объяснить все Себастиану и дочери. Доказательства он им представит позже.

Кристофер вошел в здание подземки, купил билет и с толпой пассажиров двинулся вниз по лестнице. На платформе было много народу. Люди стояли, тесно прижавшись друг к другу, казалось, что на бетонной дорожке больше не было места. Однако поезд мог прийти в любую минуту, и Кристофер стал протискиваться к краю платформы. Вдалеке послышался шум подходящего состава, и в этот момент сбоку раздался возмущенный возглас:

– Эй, дружище, нельзя ли поосторожнее.

Кристофер обернулся, чтобы извиниться, в этот момент из тоннеля уже появился первый вагон.

– Извините, я не… – произнес Кристофер, и в этот момент вся масса ожидавших качнулась вперед, напирая на него. В следующую секунду людским потоком его вынесло к краю платформы, он шагнул, и вдруг под ногой ничего не оказалось.

Теряя равновесие, Кристофер взмахнул руками…

Расширившимися от ужаса глазами машинист видел, как напиравшая толпа вытолкнула из своей массы к краю платформы высокого мужчину, и тот, взмахнув руками, упал на рельсы, прямо под колеса поезда.

Себастиан понял, что не сможет вернуться домой к Мадди, пока хоть немного не успокоится. Стоял прекрасный вечер, поэтому он направился в Кенсингтонский парк и там, медленно прогуливаясь по аллеям, погрузился в тяжелые размышления.

Он никак не мог понять нежелания Кристофера оправдываться или отрицать свою вину.

Себастиан остановился перед памятником Питеру Пэну, этому символу вечной юности и красоты, которая, кажется, никогда не исчезнет, пока ты молод. Но юность уходит, оставляя только горькие сожаления о неиспользованных возможностях.

Должен ли он разоблачать Кристофера? Надо ли добиваться признания отцовского таланта или допустить, чтобы имя отца исчезло в потоке времени, как исчезли без следа миллионы других, чьи жизни оборвались трагически рано? Можно вступиться за поруганное достоинство мертвых, но что будет с живыми? Сколько жизней это разоблачение может разрушить? Кристофер, Иветта, Мадди, не говоря уже о его собственной судьбе. Вряд ли ему удастся жить с девушкой, которую он любит больше жизни и отца которой подвергнет публичному позору.