Игорь Матвеев - Пепел сгоревшей любви

Я прекрасно понимал Валентину: она очень рассчитывала на мои пятьдесят баксов в день, и чем дольше она задержалась бы в моей квартире, тем больше я бы, так сказать, «отстегнул» ей.

— Не волнуйся. Сейчас у нее какие-то там проблемы, так что она начнет только дней через пять. Минимум. За эти пять дней, как мы и договаривались, ты получишь двести пятьдесят баксов. В своей библиотеке ты будешь работать за такую сумму месяца два.

Валентина не смогла сдержать вздох облегчения.

— Поешь что-нибудь? — даже предложила она от избытка чувств.

В пору нашей семейной жизни она часто уходила к подругам, просиживая там по много часов, а я, как кот по помойке, лазил по холодильнику, выуживая оттуда то кусок колбасы, то оставшиеся с позавчера котлеты. Вот если бы я мог платить ей по пятьдесят «зеленых» в день тогда…

— Давай, — согласился я.

Бывшая супруга ушла на кухню сооружать второй завтрак. Как в лучших домах.

А я стал думать о Свете. Я собирался купить, или даже уже купил, ее время. По двадцать баксов в сутки. Теперь с моими капиталами я — теоретически — мог держать ее возле себя и год, и два, и даже десять. Я, наверное, мог купить даже ее тело — но не любовь. Это была бы механическая кукла. Надувная женщина. Которая, послушно отпахивая «смену» у Лемешонка, все равно думала бы о нем — о своем Витьке. Так, наверное, токарь, механически бездумно выточив на заводе сколько там нужно по плану деталей, включает свои чувства лишь тогда, когда возвращается к семье, детям, телевизору, бокалу с пивом или заветной поллитре.

Вас это устраивало бы? Вот и меня тоже.

Видеть каждый день женщину, которую любишь и которая не любит тебя, а лишь выполняет свои обязанности, — больно. Не видеть ее, но постоянно думать о ней, особенно теперь, когда ты вернулся в свой город и знаешь, что она где-то рядом, — тоже больно. Какая боль сильнее? Время покажет. Проведем над самим собой эксперимент. Если станет невмоготу, я просто уволю ее, даже не заставляя отработать эти три тысячи долларов. Могу себе позволить, ведь я теперь Корейко [6] Герой романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок». , подпольный миллионер. Правда, того не изрешетили очередью из «Калашникова».

Повеселевшая Валентина вошла с двумя тарелками. На одной лежали ломтики мелко нарезанного сыра, на другой — поджаренный хлеб.

— Сейчас принесу кофе, — объявила она и даже улыбнулась.

«Ну вот, много ли женщине нужно для счастья? — подумал я. — Всего пятьдесят баксов в день».

Она подала сыну конверт с долларами.

— Когда… ну, когда все пройдет, позвони мне, — попросила она. — Сразу же, слышишь?

Сын молча кивнул, сунул деньги в карман — и вдруг ткнулся ей лицом в плечо.

— Мама, ты — прости меня, пожалуйста.

Она погладила его по волосам, чувствуя подступающий к горлу комок. Стараясь, чтобы голос не дрожал, проговорила:

— Иди уже, а то опоздаешь.

До звонка она не находила себе места. Бесцельно бродила по квартире, хватаясь то за одно, то за другое: принималась пылесосить истертый ковер, разбирать накопившееся на балконе барахло, мыть посуду. Но все валилось из рук.

Каждые двадцать — тридцать минут она бросала взгляд на часы: никогда в ее жизни время не тянулось так агонизирующе долго. Вот дизель прошел половину пути до Минска… вот он, наверное, где-то возле Дзержинска… вот, наконец, подходит к столице…

Слава позвонил около двух часов дня. Дрожащей рукой она взяла трубку и опустилась на диван, опасаясь, что ноги подведут ее.

По голосу сына она сразу поняла, что все в порядке. Сначала они назначили ему встречу на вокзале, у касс пригородного сообщения. Там к нему никто не подошел: видно, они проверяли, не привел ли он кого-нибудь. Потом перезвонили и велели идти на почтамт. Слава ждал долго: лишь полчаса спустя подошел тот самый «дерганый», которого сын видел раньше. Слава передал ему конверт. Тот даже не открыл его — видно, вымогатели был уверены, что обмануть их не осмелятся. Сунув деньги в карман и не сказав ни слова, он поспешно ретировался.

Кошмар окончился.

Она расплакалась — на этот раз от радости.

На следующее утро, неплохо выспавшись и более-менее придя в норму, она набрала номер Лемешонка.

— Саша, я готова.

— Хорошо. Сегодня у нас что, понедельник? Понедельник, как известно, день тяжелый. Давай начнем со среды. Послезавтра и приезжай. Надо так понимать, все проблемы улажены?

— Да. Еще раз спасибо.

— На здоровье.

— До свиданья, Саша.

— До среды. Жду тебя в восемь утра. Да, подожди, — спохватился он. — Валентина сделала дубликат ключа от входной двери. Сегодня она заедет к тебе после обеда и отдаст его. Будешь дома?

— Конечно, Саша.

Наступила среда.

— Ну, спасибо тебе, Валентина, — проговорил я, протягивая бывшей супруге три зеленые бумажки. — Все было очень вкусно.

— Ой, Саша, здесь же… триста, — растерянно сказала она.

— Где-то так, — согласился я.

— Но у меня не будет сдачи.

— Ладно, — я махнул рукой и великодушно объявил: — Премия.

Экс-жена просияла, сунула баксы в сумочку и поцеловала меня. Почти нежно.

— Ты, главное, когда менять будешь, смотри, где курс выше. А то побежишь в первый попавшийся обменник, — стараясь скрыть некоторое смущение от ее поступка, бросил я.

— Не побегу. Звони, если что, — добавила она с надеждой.

Увы, обрадовать ее я ничем не мог: вакансии сиделки в ближайшие полгода не предвиделось, и ей предстояло возвращаться в пыльный и скучный читальный зал центральной городской библиотеки. Но я все равно сказал:

— Само собой.

Когда она ушла, я задумался.

Мы прожили вместе почти пятнадцать лет. Была любовь, были жаркие объятья, страстные поцелуи… Был сын, который сблизил пас еще больше. С какого дня все пошло не так? Почему? С чего вдруг постель перестала быть для Валентины праздником, сделавшись обязанностью типа стирки или кухни, а поцелуи из страстных превратились в обычные? И с какой поры мелкие разногласия, заканчивавшиеся взаимными извинениями и раскаянием, начали становиться затяжными ссорами, сопровождавшимися угрюмым, напряженным молчанием? Откуда взялись упреки в нехватке денег, хотя человек может заработать лишь столько, сколько может?

Я ни разу не смог ответить себе на эти вопросы. Не смог и сейчас.

А через минуту послышался звук поворачиваемого в замочной скважине ключа.

Прошли две недели ее работы сиделкой.

Она исправно ходила в магазин, готовила еду, делала влажную уборку, стирала, обмывала его тело. Сашка жмурился, как кот, когда ее нежные пальцы касались его кожи. Иногда он брал ее руку и целовал пальцы. Но она не чувствовала ничего из того, что испытывала при этих поцелуях прежде.