Татьяна Ковалева - С тобой навсегда

И начал он издалека…

Вениамин Романович Рябинин, а попросту — Кандидат (в недалеком советском прошлом он был кандидат каких-то там сомнительных наук и работал в НИИ), тридцати девяти лет, банковский служащий — это официально, а неофициально — Бог весть кто, однако без сомнения «новый русский», а если задуматься, то скорее «новый нерусский»… таковы (с сокращениями) исходные данные.

Как-то ясным солнечным утром подозвал этот человек двоих наших машинистов сцены (в обиходе — грузчиков), выходящих из служебного подъезда. Кому известна специфика работы машинистов сцены, тот поймет, зачем эти ребята выходили в рабочее время из театра и зачем направлялись в ближайший магазин. Подозвал он этих ребят и попросил их подтолкнуть его автомобиль — будто бы от аккумулятора его машина «почему-то» не заводилась, потерялась искра… Подтолкнули ребята — почему не подтолкнуть. А Кандидат в качестве благодарности вызвался подкинуть их до магазина. Те, естественно, согласились, ибо в «мерседесах» даже и не сиживали. Познакомились дорогой, и надумал Кандидат этих отзывчивых «мальчиков» угостить. Что и сделал в каком-то тихом сквере. Не пожадничал, раскошелился на пару бутылочек.

И начал он у захмелевших машинистов сцены вдруг выспрашивать… про Любашу Игумнову. Очень знать хотел (да подливать не забывал), какая она, эта Любаша: не вредная ли, не истеричка ли. И сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать шесть? Еще больше? Двадцать семь? Почему ж она до сих пор не замужем? Должна быть причина. Всему есть причина — это закон без исключений. Может, она больная? Может, что-нибудь не может? Или кто-нибудь у нее есть? Тайный любовник, чей-то неверный супруг… Директор театра, например, или этот, как его бишь?.. Ваш завпост…

«Петр Петрович? — машинисты откровенно смеялись. — Нет, только не он! Он — из старых питерских. Он — из интеллигентных. Из тех, что с совестью предпочитают быть в ладах, из порядочных».

Отпустил Кандидат этих машинистов, кое-что от них узнав. Но этого ему показалось мало. Хотелось владеть всей информацией. И пошел он по театру гулять, вернее — по его служебной половине (как-то договорился с вахтером, без пропуска прошел). И к пожарным подходил, и к осветителям, и к бутафорам. Всех про Любашу Игумнову беззастенчиво выспрашивал: не вредная ли она, не скандалистка ли, не дружит ли с кем-нибудь и всегда ли ночует в общежитии?

Один день выспрашивал, другой…

А мне-то ведь все рассказывали. И про шпиона-толстяка, и про вопросики его дурацкие и про ответики, которые следовали. У меня было такое ощущение, будто некая петля медленно затягивается на моей шее.

«Кто он такой? — раздраженно думала я. — Почему унижает меня своими расспросами? И почему именно меня?»

Откуда мне было знать, что этот странный (мягко говоря) человек где-то повстречал меня и я ему понравилась; и даже более того — он уже наметил меня себе в супруги.

Говорили, приходил он и на третий день — сиживал в буфете. Буфетчице за сок переплатил в надежде, что язычок ее развяжется. Потом спрашивал: что кушает Люба Игумнова и нет ли у нее язвы? не на диете ли она? не злоупотребляет ли кофе? как она относится к спиртному? не видели ли ее во хмелю?.. И просил самой Любе о расспросах ничего не говорить. Но мне-то донесли о нем сразу, едва он ступил за порог.

Может, какой-нибудь девушке такое внимание и польстило бы, но только не мне.

Весь театр притих и потихонечку начинал веселиться. Я становилась «героиней дня», а тот умник — «героем». Он стал как бы «фанатом» моим. Все с нетерпением ждали продолжения, — нужно же было о чем-то поговорить в курилках и кулуарах, в уютном полумраке за кулисами, так располагающем к передаче секретов.

От обиды и бессилия что-то изменить я едва не плакала. Каждое утро я приходила на работу и слышала про новые и новые расспросы моего неизвестного, тайного воздыхателя, который, светясь все ярче, становился все более явным. Даже не сомневаюсь, если б он встретился мне в эти дни, если б он подошел ко мне и стал расспрашивать про Любу Игумнову, я бы точно надавала ему по щекам. Но он все не подходил ко мне. А может, он хотел так выделиться на общем фоне поклонников, — выделиться с отрицательной стороны, а потом предстать во всем блеске и тем поразить в самое сердце? И сказать: я пошутил! Нет, это было слишком натянутое с моей стороны оправдание чересчур очевидной глупости.

Подавленная, униженная, я обрисовывала ситуацию Вере и Надежде, а они, не особенно вникая в эмоциональную сферу вопроса, сразу оценивали внешние обстоятельства.

— Вот как невест выбирают! — смеялась практичная Надежда, не очень-то понимая мое настроение.

— И ничего не боятся, — в тон ей удивленно говорила Вера. — Никаких сложностей. Прет — как паровоз!

В жизни я не чувствовала себя такой оскорбленной. До своих двадцати семи лет много я, конечно, перевидала, в разных бывала ситуациях, но чести своей не роняла, себя берегла (для кого, Господи? для этого ничтожества?), не давала поводов отзываться о себе дурно… Но в данной ситуации все складывалось так, что посторонний, даже неизвестный мне человек с улицы ронял мою (!) честь. Он только и занимался тем, что компрометировал меня, — будто ему больше нечего было делать, будто его нанял кто-то, желая за что-то мне отомстить. Опять же, это были только мои домыслы. На деле все оказалось проще. Этот Кандидат, действительно, искал себе невесту. Почему таким диким способом? Но что с этим можно поделать, если у Кандидата такой стиль, если способ этот вовсе не представляется ему ни диким, ни даже из ряда вон?

Надька кривилась:

— Послушай, Люба! А может, он шизик?

Вера говорила мечтательно:

— Или очень простой… незатейливый… не знает, какие у людей злые языки.

Я тихо злилась.

Все повыспросив, шпион на неделю пропал. Видно, переваривал информацию, взвешивал все «за» и «против». Мне же оставалось только надеяться, что «против» окажется больше, и умник этот изберет для своего «микроскопа» другой объект.

И вдруг он подрулил ко мне на лимонного цвета «мерседесе». Помнится, был ненастный дождливый день. Я перебегала улицу, прячась от дождя под зонтиком. Наверное, Кандидат некоторое время выслеживал меня.

Уж очень ловко он подъехал:

— Я подвезу тебя, Люба!

«И сразу на «ты»! Кто это?»

Я пригнулась, заглянула в машину. Кто-то толстый за рулем, щеки — как у Черчилля, нос в щеках потерялся, губки — красненькие, глаза — цепкие. Прежде никогда не видела этого человека, но тут же я догадалась, кто это.

Кажется, в тот миг я вспыхнула вся — от негодования, от волнения:

— Нет, ты не подвезешь меня!

Я очень упирала на «ты», я этим «ты» хотела досадить и даже обидеть, хотя это и было мне трудно. Воспитание мешало (надо же! и так бывает!).