Татьяна Ковалева - С тобой навсегда

— Quantum satis.

— Что?

— Сколько нужно, говорю. Это — по латыни.

— Ах, я и забыл! Ты же без пяти минут доктор. — Он смотрит на меня внимательно и очень серьезно; он как будто никогда еще на меня так не смотрел. Верно, что-то меняет в тактике. — Ладно, не буду давить. Ты не тот человек. Даю тебе еще неделю срока. А потом…

— А потом?

— А потом — посмотрим. — Кандидат избегает нового обострения ситуации.

Так, переругиваясь, мы выходим из машины. Я иду к подъезду чуть впереди. Мне неловко идти рядом с этим толстым, очень толстым человеком; тем более нет никакого желания идти с ним под ручку. Я, наверное, плохо поступаю, что мучаю его, но иначе у меня не выходит — я не испытываю к Кандидату никаких теплых чувств. Да и он разве не мучает меня все время — неотступностью своей, прилипчивостью, занудством?

Мы входим в фойе, и я вдруг вижу Елену Иноземцеву и этого ее красивого парня. Вот так встреча! Вот так неожиданность!!! Хорошо, что я их первая замечаю, а не они меня. Я имею возможность внутренне собраться.

Разглядываю Елену.

Она, и правда, стала хороша. Настоящая красавица. Мне приятно думать, что она чуть-чуть и мое детище, что и мне довелось шлифовать ее — как младшую подругу. Я давно ее не видела, и перемены в ней разительны. Она была ведь совсем девочка, а сейчас — дама. Нежна, умна.

Ослепительна…

Она будто чувствует мой взгляд, оборачивается.

Мы встречаемся взглядами, и я вижу, как вздрагивает ее бровь, я вижу, вопрос отображается у нее на лице. Она не спешит реагировать, она ждет моей реакции. Зачем? Чтобы потом подладиться к ней? Ах, она, действительно, умна. И выдержка, какая выдержка! Эта девушка многого добьется в жизни.

Но я предпочитаю сделать вид, что мы незнакомы, или — будто я не узнала ее. Я делаю «пустые», невидящие глаза. Я ее в упор не вижу! По нескольким причинам. Во-первых, я не хочу отвлекать ее от этого симпатичного молодого человека (не дай Бог подумает еще, что хочу его отбить), а во-вторых, самой мне некем похвалиться, увы.

Пока Елена рассматривает Кандидата, я гляжу на молодого человека. Он узнал меня: он быстрей, чем следовало, отвел глаза. И я нравлюсь ему — без сомнения! — слишком уж нарочито он на меня не смотрит. Каждым движением своим он подчеркивает, что не смотрит на меня.

Это даже забавно!

«И если б я захотела!.. — это во мне повышает голос хищница. — Но не волнуйся, Елена, плавай в теплой воде, рыбонька. Ты — его Муза! А я пройду стороной».

Я оглядываюсь на Кандидата.

«А он-то что так пялится на нее? О Боже! Он еще на охоте… Ему меня мало».

Сама себе качаю головой.

Это не может быть ревность. Это злость. Чистейшей воды. И злость моя так меня сейчас разбирает, что я ничего не вижу вокруг себя. Даже не слышу музыки, ради которой я здесь. Становлюсь — сама чувствую — совершенно несносной; мегерой становлюсь, даже себе неприятна.

Я что-то выговариваю Кандидату раздраженно, я цепляюсь к каким-то мелочам. Всегда найдутся мелочи, к которым можно придраться. И меня уже, кажется, понесло. Мне сейчас по сердцу принцип: «Чем хуже, тем лучше!»

Кандидат оправдывается, огорчается, злится, бранится, опять оправдывается… щеки его дрожат. Какие-то люди оборачиваются, шикают на нас.

И даже в антракте мы не выходим, продолжаем глупые беспредметные разборки. Но такое уж у нас настроение; я пытаюсь слушать музыку, но не слышу ее, я хочу прочесть что-нибудь в программке, но не могу, пока не обнаруживаю наконец, что держу ее вверх ногами, а когда переворачиваю — все равно ничего не могу прочитать, потому что мне сейчас не до концерта.

Я думаю: «Если все так плохо, нужно рвать… рвать…» На эти мысли адекватно реагирует подсознание: я вдруг обращаю внимание на то, что рву программку на мелкие клочки — все мельче и мельче; я крошу бумагу себе на колени.

Но вот наконец концерт кончается. И мучения мои — тоже. Я выхожу из зала одной из первых; выхожу стремительным шагом. Кандидат семенит за мной, отдувается.

— Люба! Что с тобой? Какая муха тебя укусила?

Я останавливаюсь:

— Слушай, Кандидат (так и говорю)! Ты мне неделю срока давал?

— Давал… — он глядит на меня растерянно.

— Так вот! Считай, что она уже закончилась! И отвечаю тебе — нет! На все твои вопросы — нет! нет! и — нет! И больше в моей жизни не появляйся. Не выгорит твое дельце. Поищи себе другую дуру.

— Хорошо, хорошо, Любаша… — соглашается он и все же тянет меня к машине.

Я вырываю руку и иду куда-то по тротуару. Кандидат цепляется за меня, а я опять вырываюсь.

Он чуть не плачет, он умоляет:

— Ну хорошо: еще неделю. И не тебе, а мне!.. Увидишь, я буду пай-мальчик. Ни одного грубого слова! Ни косого взгляда! Я даже дышать при тебе не буду!

«Ну это уж слишком!»

Мне становится жалко его. В который уж раз! Он умеет разжалобить — это еще один из его скрытых талантов. Если Кандидат однажды и возьмет меня, то именно благодаря этой моей жалости к нему.

Я останавливаюсь и не вырываюсь больше.

Через минуту мы уже сидим в машине. Кандидат отчаянно жмет на газ. Куда он везет меня?.. Куда мы так несемся?..

Мне все равно. Мне сейчас приятно движение — просто движение. А куда ехать? И насколько быстро? Какая разница! С Кандидатом мне всюду будет плохо.

Мне думается, что он и сам сейчас не знает, куда везти меня, и просто катается по городу, тянет время — безжалостно убивает мой вечер… и, наверное, свою тоску. Причем я замечаю, что Кандидат не просто катается, а выбирает именно тот маршрут, на котором нужно активно крутить руль.

Скоро мы оказываемся в одном из старых районов города с темными узкими кривыми улочками. Кандидат полностью отдается управлению машиной. Вероятно, автомобиль, вождение — это его отдушина. На «своих двоих» Кандидат не так мобилен, а точнее — вовсе не мобилен. Будто кит в ручье! За рулем же наверстывает упущенное.

Я, остывая после ссоры, смотрю в окно. До сознания моего скоро доходит, что я не узнаю Петербурга. Да и как могу узнать его, если на этих улочках никогда не бывала? Этот район в стороне был от моих привычных маршрутов, был вне сферы моих интересов.

«Куда мы едем все же?»

Я хочу задать этот вопрос Кандидату, но вдруг вижу чью-то тень, метнувшуюся с тротуара на проезжую часть. В этот момент свет фар выхватывает «тень» из темноты. «Тень» мгновенно преображается в человека, которого я не успеваю рассмотреть. Все происходит так быстро… «Мерседес» передним правым крылом — тем, что с моей стороны, — ударяет человека в бедро. Ударяет сильно… Даже я, сидя в машине, телом своим ощущаю удар. Человек падает, приглушенно охнув, беспомощно взмахнув руками, и откатывается на тротуар.

Кандидат в мгновение становится бледен. Он сейчас бледен так, что, кажется, словно восковая свеча, освещает салон. Он только теперь, с таким запозданием, давит на тормоза, машина сильно дергается — так сильно, что я едва не ударяюсь лбом о ветровое стекло.