Татьяна Ковалева - С тобой навсегда

И вот я дома. Мой праздник окончен, мое лето, кажется, прошло. Но я не бесприютная стрекоза. У меня есть дом — моя маленькая однокомнатная квартирка. Моя крепость. Мой очаг. Может, даже мой корабль по жизни…

После возвращения я целую неделю не выхожу из дома. Разве что изредка спускаюсь в магазин за молоком и хлебом. Никому не звоню, никому о себе не напоминаю. Я отлеживаюсь — как делала это некогда, в студенческую бытность, после сельхозработ, — уезжала в Бийск и «отлеживалась» в своей маленькой комнате, «жировала» на маминой расчудесной стряпне.

Теперь иное: вовсе не физическая усталость беспокоит меня; мне требуются время и покой, чтобы дать отдохновение душе, чтобы осмыслить свое положение, пересмотреть критически свои поступки за последние месяц-два. Я так давно не говорила сама с собой откровенно…

Первые несколько дней мне думается, что поведение мое верно. Потом — совершенно наоборот. Я уверяюсь вдруг, что в последнее время совершаю глупость за глупостью: не надо было так спешно уезжать из Петербурга; не надо было уезжать так легко — едва тебя позвали, а уж коли уехала, следовало уложиться в продолжительность отпуска и ни в коем случае не увольняться из театра (разве это благодарно: получить квартиру и уволиться?). Где сейчас искать работу?

«А еще какие глупости я совершила?»

Да сколько угодно! Мысленно я загибаю пальцы…

… Порхала бабочкой, а нужно было трудиться. Потому Петер и не взял меня с собой, что я оказалась ему не нужна. Это первое. Второе… Совсем не следовало Артура пускать на порог в отсутствие Петера — не понадобилось бы и затевать драку. Третье — не следовало уезжать в отсутствие Петера; нужно было дождаться, объясниться; кто знает, что теперь подумает Петер о причине моего отъезда? И вот еще: в каком свете представит меня Артур? Уж он постарается обелить себя…

А главная моя глупость — я с самого начала была слишком доступна. И этим сама себе все испортила. Всегда нужно быть немножко крепостью, немножко тайной… И всегда нужно быть сильной!.. Вот это мой опыт. К сожалению, пришел он поздновато. Поэтому и сижу я сейчас здесь, в своем домике, в гордом одиночестве и залечиваю раны.

Через неделю, когда я уже поняла, что Петер из Америки вернулся, я начинаю тихо злиться. Он не звонит. Значит, считает, что все так и должно быть. Его не сильно огорчил мой отъезд, его не интересуют причины, не беспокоит моя дальнейшая судьба. Он согласен с моим поступком.

И тогда я начинаю думать, что во всем вела себя правильно. Ни одной глупости я не совершила. Хотя… Одна все-таки есть. Не нужно было с самого начала связываться с Петером! Убедилась тогда, что серьезных травм нет, и выставила за порог…

От этой мысли я даже вздрагиваю. Нет, это уж слишком! У нас с Петером было много прекрасных минут. И минуты эти стоят многого. Это я понимаю и умом, и сердцем. За них — за минуты наши счастливые — я сейчас и должна заплатить! Но любовь есть любовь! Любовь приносит не только ощущение счастья, ощущение наполненности жизни… любовь еще приносит боль. Это известно всякому, кто по-настоящему любил.

«А была ли у нас вообще любовь?»

Любовь была — если судить по той душевной боли, что я испытываю. И, может быть, все еще есть. Это мне станет ясно, когда я очищусь от обиды, злости.

«Нет, я ни о чем не жалею!» — кажется, так поет Эдит Пиаф…

О, как она права! И я ни о чем не жалею. Не так уж и велика моя плата за любовь — одиночество. Люди платят за любовь кровью, жизнью… И почему я вдруг решила, что осталась одна? Вовсе я не одна. Нас двое. Нас с течением времени — все больше и больше. Каждый день я подхожу к зеркалу и пристально оглядываю свою фигуру. Может быть, уже видно, что нас двое? Нет. И не скоро еще будет видно. Но я уже не одна. Не чувствую я подавляющего безысходного одиночества, которое чувствовала тогда… после того трагического случая… Сидя вечерами у телевизора и тихонько поглаживая живот (так я общаюсь с малышом), я бываю в иные минуты даже счастлива и благодарю судьбу за то, что однажды ночью мы с вздорным Кандидатом кое на кого наехали.

А Петер… Его жизнь, его одиночество — теперь это его проблемы. Если Петер не звонит, не шлет писем, значит, проблемы свои как-то решил. Привез какую-нибудь глупую, типа меня, девицу из Америки… выбрал момент, повел ее к себе в клинику: «Мои дамен унд геррен… вот ваша новая мутер…»

Это, конечно, царапает мне сердце. Но жить как-то надо.

Меня очень тянет в театр. Сказываются привычки, привязанности… Однако этот мост я уже за собой сожгла.

С некоторых пор Вера и Надежда — опять мои частые гостьи. Они приносят мне новости из театра. Петр Петрович пока не взял к себе в приемную никого. Он хранит верность мне: крутится без помощницы. Но я уже не пойду к нему. Как это принято говорить: в одну реку не входят дважды…

Поэтому я ищу себе новое дело. Пробую заниматься переводами. И к величайшему моему удивлению, кое-что получается. Российско-германские связи ныне тесны и обширны; много совместных предприятий, много сотрудничающих фирм; много технической документации, всяких инструкций, требующих перевода… Время от времени я подаю объявления в рекламные газеты. И у меня даже образуется собственная клиентура. Художественным слогом я никогда не владела, и посему романов мне не перевести, а вот технические тексты перевожу, как будто, мастерски. Во всяком случае заказчики довольны — очень хвалят и делают мне рекламу. Через день-два обращаются вновь. И хорошо платят. Я бываю загружена работой под завязку. И все реже выпадают свободные дни.

Купила себе пишущую машинку и теперь стучу на ней с утра до вечера. Вера и Надежда иронизируют. Говорят, что мне уже пора открывать переводческое агентство. Напрашиваются в курьеры. Шутки шутками… но по нашим временам — это неплохая мысль. Впрочем, время покажет…

… Но время не спешит, у времени — размеренный ход. Мы чаще всего торопим его, надеясь на добрые перемены в будущем. А оно идет себе тихонько, не обращая внимания на наши сетования и мольбы. Чему суждено случиться — то случится. Но — в свой час.

Так в заботах, в суете проходит месяц, за ним — второй…

По прохождении этого времени Петер и моя поездка в Германию начинают как бы терять черты реальности. Или это был мой сон, или в руки попался роман, который более других увлек меня; я читала этот роман и ставила себя на место героини — у меня всегда было живое воображение, я с легкостью могу представить себе красивого и умного героя-любовника и Томаскирхе, которую никогда не видела, могу нарисовать для себя и корабли у Засница, и Артура, через коего переступаю, и милую старушку Кох, прижимающую к груди альбом с видами Петербурга…