Анхела Бесерра - Любовь-нелюбовь

Ее стиль характеризовали простые изогнутые линии. Словно ее руками управляли только эмоции и они действовали независимо от тела. Начиная работать, Фьямма словно впадала в любовный транс. Ее зрачки выдавали экстаз, из которого она выходила, лишь когда работа была полностью закончена.

Давид гордился ученицей. Он еще не встречал человека, который учился бы с таким рвением. Очень часто она работала до самого рассвета. А потом, сколько бы Давид ни уговаривал ее остаться, уходила к себе, на улицу Альмас. Она всегда ночевала дома. Ни разу не нарушила данного себе после ухода мужа обещания сохранить дом таким, каким он был раньше. Словно ничего не случилось.

Давид превратился в молчаливого друга, который присутствовал при процессе выздоровления, делая все, чтобы этот процесс ускорить, — он хотел снова увидеть Фьямму такой, какой знал раньше. Он выделил для нее место в саду, как раз возле оранжереи с бабочками, и старался как можно меньше ей мешать, оставляя ее наедине со своими проблемами. Только иногда приносил ей чашку мятного чая, не упуская случая обнять и приласкать. Фьямма не противилась, но казалась равнодушной к ласкам. Словно ее тело жило само по себе, а чувства сами по себе. Давид не обижался. Он довольствовался малым. И был уверен, что скоро все наладится. Пока они с Фьяммой рядом, все будет хорошо. Он старался избегать любых тем, которые могли бы напомнить о Мартине, старался не выказывать своего растущего с каждым днем желания ни на миг не расставаться с Фьяммой. А она с каждым днем все отчетливее понимала, что для серьезных занятий скульптурой нужно больше времени, и всерьез подумывала о том, чтобы отказаться от вечернего приема пациенток, посвятив освободившиеся часы своему новому увлечению.

Однажды утром, сразу после того, как Фьямма закончила беседу с Дивин Монпарнас — привлекательной женщиной, страдавшей "синдромом популярности" (ей казалось, что ее все узнают, и она поэтому всегда ходила в огромных черных очках, которые не снимала даже ночью, опасаясь, что во сне ее узнают несуществующие фанаты), к ней в кабинет вошла женщина, которой она немного побаивалась. Они были знакомы уже много лет — это была самая первая пациентка Фьяммы. Страдала она "размножением личности", случай был ярко выраженный.

Пациентку звали Виситасьон Этерна, но каждый раз, приходя к Фьямме, она называлась новым именем, в зависимости от того, какая из ее личностей в тот день брала верх. Фьямме были известны уже сто семьдесят пять из них. В то утро Виситасьон явилась в брюках и рубашке цвета хаки, таком же кепи и высоких солдатских ботинках. В таком виде она воз-никла перед секретаршей, заставила встать и ответить ей военным приветствием, а потом потребовала ответить, на месте ли субкоманданте Фьямма. Секретарша, уже знакомая с Виситасьон, подыграла ей и, как могла вежливо, пригласила сесть и минуточку подождать. Акцент и наряд Виситасьон не оставляли места сомнениям: в Гармендию-дель-Вьенто прибыла революционный лидер Фидела Кастро с целью освободить город от засилья янки. Секретарша, не дожидаясь указаний, отменила сразу четырех пациенток: знала по опыту, что, когда Виситасьон является в этом образе, ее беседа с Фьяммой немилосердно затягивается.

Фьямма поднялась навстречу Виситасьон с плохо скрываемой неохотой. Про себя она думала, что не заслуживает такого наказания, тем более в день, когда она должна закончить свою первую большую работу и как раз хотела сбежать домой пораньше. Но она любезно предложила Виситасьон пройти, пригласила сесть. Фидела садиться не стала. Расхаживая по кабинету, она обрушила на Фьямму нескончаемую речь о несправедливостях, творимых американцами по отношению к жителям Гармендии. Говорила о всеобщем равенстве, продовольственных карточках, о сверхрасе атлетов и профессионалов. Убеждала гармендийцев запереть ворота города и патрулировать улицы двадцать четыре часа в сутки, чтобы не допустить возможного вторжения. Призывала не желать ни чужого богатства, ни своего. Требовала штрафовать каждого жителя города, нарушающего революционные законы, и заклинала молодых людей, которые хотели жить и оставаться молодыми, объединяться в боевые группы и участвовать в парадах соратников по борьбе. Выкрикивая всю эту чушь, нашпигованную коммунистическими и диктаторскими лозунгами, Фидела Кастро размахивала руками и щедро брызгала слюной. Семь часов слушала ее Фьямма, пытаясь если не вразумить пациентку, то, по крайней мере, заставить ее вернуться к реальности, снова стать Виситасьон Этерна. Но ее усилия ни к чему не привели. Чем больше она старалась успокоить Фиделу, тем больше та неистовствовала. После семи часов словесного поноса и брызжущей во все стороны слюны Фьямма поняла, что больше не может, и решила одним махом и завершить прием, и навсегда покончить со своей профессией. Проклиная восемнадцать лет жизни, погубленные в этих четырех стенах, послав к черту карточки, личные дела, записные книжки, ручки, магнитофоны, пленки, кассеты и ученые книги, она поднялась из-за стола, на ходу снимая халат, и выскочила из кабинета, резко хлопнув дверью. Бросив со словами: "Теперь здесь все твое", белый халат на стол секретарши, она выбежала на улицу. В душе ее пела радость, а в голове звучало: "Что ты делаешь? Опомнись!" — но она, чтобы не слышать упреков совести, громко повторяла: "Все кончилось! Все кончилось!" — и прохожие с удивлением оглядывались на нее, не понимая, что же кончилось.

Она шла и шла, пока ноги не отказались нести ее. И оказалась на том же пляже, где познакомилась с Мартином. Она села на песок. Постепенно шум волн успокоил ее, и она смогла все спокойно обдумать. А обдумав, пришла к выводу, что никогда в жизни не делала того, что хотела, а делала лишь то, чего от нее ждали. Сейчас, когда ей нечего было терять, потому что она уже все потеряла, она больше не хотела копаться в несчастьях других женщин — ей нужно было разобраться со своими.

Фьямму все больше привлекала мысль серьезно заняться скульптурой. За годы работы она накопила достаточно средств, чтобы позволить себе это. Наконец-то она сможет осуществить давнишнюю мечту! Она никому ничего не должна, и ей тоже никто ничего не должен. Ей уже почти сорок, давно пришло время начать новую жизнь. Хотя бы заняться делом, которым ей действительно хочется заниматься. Фьямма задумалась над тем, что будет с ее пациентками, но потом призналась себе, что это ей все равно. Она поднялась на ноги и что было сил швырнула в море ненавистный мобильный телефон, потом испустила громкий крик свободного человека, и волны, накатив на берег и намочив ей ступни, прошептали ей в ответ: "Даааа..." Она будет жить для себя. Впервые в жизни будет эгоисткой, и пусть говорят, что хотят. Фьямма пожала плечами, словно говоря: "А мне-то что до всего этого?" — так она делала в детстве, и отец всегда ее за это наказывал. Сейчас этот жест помог ей утвердиться в своем решении. Никогда еще она не чувствовала себя такой беззащитной перед жизнью. Да, был Давид, но Фьямма чувствовала, что его присутствие не избавляет ее от одиночества — она еще не впустила его по-настоящему в свою душу: в ней пока жил Мартин, и ни для кого другого места почти не оставалось.