Эйлин Гудж - Сад лжи. Книга 1

Единственное, что остается сделать. Единственное, что имеет смысл…

«Нет, нет, НЕТ! — возразил внутренний голос. — Ты не должна. Не должна даже думать об этом».

А что? Муж Энджи ни о чем не догадается! Он ведь не видел девочку. Раз так, то моего ребенка будет любить так, как можно любить лишь собственную плоть. И потом, Энджи, кажется, говорила о других детях? Да-да, точно говорила. О двух девочках! Значит, у ребенка будут две сестрички. Настоящая семья…

Внутренний голос, однако, не сдавался: «…но это же страшно — взять на себя такой грех перед Богом!»

Но у меня зато будет Джеральд, а у ребенка любящий отец. Тот, кто станет о нем заботиться, воспитывать…

Сильвия взглянула на точеное, словно камея, личико девочки, спящей у нее на руках. Ей захотелось плакать: вскоре слезы действительно закапали из глаз, потекли по грязной простыне, в которую была запеленута девочка, застревая в складках. Сильвии показалось, что в груди у нее трутся друг о друга острые осколки и холодные уколы пронзают ее сердце.

Да, решила она, так, возможно, будет лучше…

Но как сможешь ты забыть ее, твое дитя? Господи, никогда не видеть, как она растет, как играет. Не иметь возможности любить ее. Просто держать на руках…

Выбор был за нею. Притом решать надо было безотлагательно. На нее в упор смотрела сестра Игнация. Монахиня явно ждала от нее каких-то слов. Итак, решать необходимо сейчас.

С трудом подавив слезы, Сильвия подняла голову и встретилась с прищуренным взглядом сестры Игнации.

Она уже приняла решение.

— Да, — ответила Сильвия. — Это и в самом деле чудо, правда?..

Бруклин, 1959 год

— Падре, дайте мне свое благословение, потому что я согрешила.

Шестнадцатилетняя Роза Сантини, съежившаяся во мраке исповедальни, чувствовала, что ее коленные чашечки, опирающиеся на специальную деревянную подставку, не выдерживают этого стояния. Все было здесь как всегда — и запах пчелиного воска, смешанный с запахом ладана, и монотонные звуки вечерней молитвы, доносящиеся до нее, но откуда же этот смертельный испуг, словно она исповедуется впервые? Сердце так громко бьется в груди, отдаваясь в ушах, что Розе казалось: падре наверняка слышит это, даже без своего слухового аппарата.

«Я знаю, чего вы ожидаете, падре, — подумала она, — всего, в чем обычно исповедуются подростки: «Я солгала, что сделала домашнее задание», «Я съела в пятницу «хот дог», «Я ругнулась на сестру». О, если бы мне не надо было каяться ни в чем другом…»

То, что сделала она, было в миллион раз хуже. То был смертный грех.

Роза сжала в кулаке четки, так что бусинки впились ей в кожу. Она чувствовала, как ее бросает в жар и лицо горит, словно грипп начинается. Но она знала, Что совершенно здорова. Это было куда хуже болезни. Что такое колики в животе или больное горло по сравнению с вечными муками ада?

Ей вспомнилось, как в первом классе сестра Габриелла сравнивала исповедь с омовением души. Розе представлялось тогда, что она лежит распростертая на столе, а над ней склонился священник. Рукава сутаны закатаны, ладони в мыльной пене — и он изо всех сил оттирает ее душу, а затем налагает епитимью, торопливо произносит молитвы «Отче наш» и «Аве Мария», словно разбрызгивает последние капли воды, чтобы стереть остатки грязи.

Но сегодня — Роза в этом убеждена — ее душа настолько черна, что никакими стараниями ее не отмыть. Самое лучшее, на что она может надеяться, это довести цвет до грязно-серого — такой бывает в коммерческой рекламе по ТВ, когда показывают результат применения не того моющего средства, которое требуется.

— …Уже две недели, как я не исповедовалась, падре, — продолжила она тихим шепотом.

Роза посмотрела на решетку исповедальни. Сквозь нее смутно угадывался силуэт священника. Когда она была маленькая, вспомнилось ей, то верила, что там, за решеткой, сам Господь Бог… Ну, почти… Скорее, Бог говорил с ней через Его вестника, все равно как по междугородному телефону, только находился он значительно дальше, чем Топека или Миннеаполис.

Сейчас она, конечно, знает, что за решеткой никакой не Бог, а всего лишь старый отец Донахью. Тот самый, что на воскресной мессе все время хрипит и откашливается и чья ладонь, опускающая на ее высунутый язык облатку, пахнет сигаретами. Но все равно, пусть это не Бог, а скрипучий старый падре, страх, сидящий глубоко в животе, не отпускает. Потому что сейчас судить ее все-таки будет сам Господь. Если захочет, он может устроить автомобильную катастрофу и сделать ее инвалидом или наслать на нее рак — и она исчезнет насовсем. Взять хотя бы ту бедняжку, о которой рассказывала им сестра Перпетуа: она усомнилась в своей вере и решила, что беременна, а когда ей разрезали живот, то обнаружили, что внутри у нее не ребенок, а чудовищная опухоль (по словам сестры, даже с зубами и волосами) размером с арбуз.

В лучшем случае ей грозит чистилище. Она представила, как Бог заносит ее грехи в большую черную тетрадь со светло-зелеными линованными страницами — вроде той, куда сестра Агнесса записывает опоздания и плохие отметки по поведению. Чистилище виделось Розе чем-то вроде школы: ходят туда все, только вот одни сдают экзамены, а другие проваливаются.

Роза быстро зашептала слова покаянной молитвы:

«Господи, сердцем отрекаюсь от грехов моих, ибо за них грозит Твое справедливое возмездие, но более всего потому, что они есть оскорбление Тебя, моего Господа, воплощения добра».

Она глубоко вздохнула.

Отец Донахью, пробормотав что-то на латыни, умолк, чтобы дать ей возможность продолжать.

Роза слегка передвинулась, чтобы не так больно было коленям, — деревянная подставка громко скрипнула. В тишине скрип этот прозвучал, как револьверный выстрел. «Да это же может его убить, — подумала она. — Вызвать у него инфаркт». Перед ее глазами промелькнул газетный заголовок: «СВЯЩЕННИК ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ТОТ СВЕТ ОТ ИСПУГА, ИСПЫТАННОГО ИМ ВО ВРЕМЯ ИСПОВЕДИ ПОДРОСТКА».

На шее у Розы забилась жилка. Губы пересохли, и ей страстно захотелось пососать леденец из той половины пачки, которая лежала у нее в сумочке. Тем более, что это были ее любимые. Но это тоже святотатство — даже думать о конфетах в такой момент.

Роза старалась подумать о чем-нибудь душеспасительном. Плотная жара все больше обволакивала ее, из подмышек пот начал стекать в складки кожи, перетянутой лифчиком, — этот старый лифчик, который ей отдала Мария, был по крайней мере на два размера меньше, чем нужно. Сосредоточившись, она вспомнила о Святом Иоанне, поджаривавшемся на костре.