Нэнси Митфорд - В поисках любви

— Ну и вы не согласны, что он — потрясающий дост?

— Фабрис, — веско произнес лорд Мерлин, — один из самых опасных совратителей на европейском континенте. Это — если говорить о женщинах, в обществе он чрезвычайно приятен, надо отдать ему должное.

— Помните, — сказал Дэви, — как мы его в Венеции наблюдали за работой — залучал их, бедненьких, в свои сети, как кроликов, одну за другой.

— Позвольте вам напомнить, — сказала Линда, — чей вы сейчас едите хлеб.

— Да, совершенно справедливо, — и превкусный! Еще эклерчик, Линда, будь добра. В то лето, — продолжал он, — когда он у Чиано [89] Гальяццо Кано (1902–1944), граф, зять Муссолини, итальянский политический деятель. увел девицу, — что за буча поднялась, век не забыть — а через неделю бросил ее в Канне и укатил в Зальцбург с Мартой Бермингем, и Клод, бедняга, стрелял в него четыре раза, да так и не попал.

— Фабрис — человек заговоренный, — сказал лорд Мерлин, — не знаю, в кого еще столько раз стреляли, но не слыхал, чтобы он когда-нибудь хоть царапину получил.

Линда приняла эти разоблачения равнодушно, тем более, что Фабрис уже предварил их сам. К тому же обычно женщину не очень трогает, когда ей рассказывают о прошлых увлечениях ее предмета; будущие — вот что внушает страх.

— Уходим, Мер, — сказал Дэви. — Кошечке пора облачаться в неглиже. Воображаю эту сцену, когда он учует вашу сигару — тут, чего доброго, и до crime passionel [90] Зд. Убийство из ревности (фр.). недалеко. Линда, до свиданья, милая, мы едем обедать с собратьями-интеллектуалами, как ты понимаешь, а завтра встречаемся за ланчем с тобою в «Рице», да? Так, значит, — в час, приблизительно. До свиданья, — и привет от нас Фабрису.

Фабрис, войдя, повел носом и пожелал узнать, кто курил. Линда объяснила.

— Они говорят, что вы знакомы.

— Но разумеется, — Мерлин, милейший человек, и бедный Уорбек, такое невезенье со здоровьем. Мы с ним встречались в Венеции. Какое у них впечатление от всего этого?

— Над квартирой, во всяком случае, очень потешались.

— Да, воображаю. Совсем для вас неподходящая квартира, но удобно, и тут еще война надвигается…

— Но мне она страшно нравится! Я бы ее ни за что не променяла на другую. Какие они молодцы, правда, что разыскали меня?

— То есть вы хотите сказать, что до сих пор не сообщили никому, где находитесь?

— Как-то не собралась — дни бегут — просто забываешь о таких вещах.

— А им пришло в голову вас хватиться только через шесть недель? Похоже, у вас на удивление безалаберная семейка…

Линда вдруг бросилась к нему на шею и очень горячо, взволнованно попросила:

— Никогда, никогда не отпускайте меня обратно к ним!

— Мой ангел — но вы их любите! Мамочку и Пулю, Мэтта, Робина и Викторию, и Фанни. Что все это значит?

— Я не хочу расставаться с вами никогда в жизни.

— Ага! Но, вероятно, придется, и скоро. Война будет, вот в чем дело.

— Почему мне нельзя остаться? Я могла бы работать — сестрой милосердия, например, — ну, пожалуй, не сестрой все-таки, но кем-нибудь.

— Если вы обещаете исполнить, что я скажу, то ненадолго можете остаться. Вначале мы будем сидеть и смотреть на немцев из-за линии Мажино, тогда я буду часто бывать в Париже — то в Париже, то на фронте, но главным образом здесь. В это время хочу, чтобы и вы были здесь. Потом кто-нибудь, либо мы, либо немцы — но очень боюсь, что немцы — хлынет через линию укреплений и начнется маневренная война. Когда наступит этот этап, меня предупредят, и вы должны обещать, что в ту же минуту, как я велю вам ехать в Лондон, вы уедете, даже если не будете видеть для этого оснований. Ваше присутствие неимоверно мешало бы мне исполнять мои обязанности. Итак — даете торжественное обещание?

— Хорошо, — сказала Линда. — Торжественное. Уверена, что меня не постигнет такая беда, но обещаю поступить, как вы скажете. А вы дадите мне обещание, что, как только все кончится, приедете в Лондон и снова разыщете меня? Обещаете?

— Да, — сказал Фабрис. — Я это сделаю.

Ланч с Дэви и Мерлином проходил тягостно. Накануне мужчины допоздна весело проводили время в кругу друзей-литераторов, и все признаки этого были налицо. Дэви начинал ощущать мучительное приближение диспепсии, а лорд Мерлин честно и откровенно маялся похмельем и, когда снял очки, никто не обнаружил бы в его глазах излишней доброты. Но несравненно хуже всех было Линде — ее буквально сокрушил подслушанный невзначай в вестибюле разговор двух дам француженок о Фабрисе. Следуя давней привычке не опаздывать, вдолбленной в нее дядей Мэтью, она пришла, по обыкновению, пораньше. Фабрис ни разу не водил ее в «Риц», и обстановка тут привела ее в восхищение: она знала, что выглядит ничуть не хуже других, а одета — почти не хуже, и преспокойно расположилась поджидать, когда подойдут остальные. Внезапно с екнувшим сердцем, как бывает, когда любимое имя невзначай произнесет кто-то чужой, она услышала:

— Ну а Фабрис, ты не видала его в последнее время?

— Как раз видала, потому что довольно часто сталкиваюсь с ним у мадам де Суветер, но ты ведь знаешь, он никуда не показывается.

— Так, а Жаклин что?

— Все еще в Англии. Он как потерянный без нее, бедный Фабрис, — точно песик, брошенный хозяином. Сидит тоскует дома — ни в клуб, ни в гости, видеть никого не желает. Мать серьезно беспокоится за него.

— Кто бы мог ожидать от Фабриса такого постоянства? Как давно это у них?

— Если не ошибаюсь, пять лет. На редкость удачная связь.

— Жаклин, конечно же, скоро возвратится.

— Только когда не станет старой тетки. Без конца, говорят, меняет завещание — Жаклин считает, что должна все время быть при ней, как-никак у Жаклин муж и дети, надо и о них подумать.

— Не очень-то сладко приходится Фабрису.

— А что ты предлагаешь? Мать говорит, он ей звонит каждое утро и по часу разговаривает…

В этот момент подошли Дэви с лордом Мерлином, помятые и злые, и повели Линду есть ланч. Ей до смерти хотелось остаться и послушать, что еще скажут эти мучительницы, но ее спутники, отвергнув с содроганием мысль о коктейлях, повлекли ее в зал, где вели себя более или менее сносно по отношению к ней и с нескрываемой враждебностью — по отношению друг к другу.

Линде казалось, что этой трапезе не будет конца, и когда он все-таки наступил, она схватила такси и помчалась к дому, где жил Фабрис. Она должна внести ясность насчет этой Жаклин, должна знать, каковы его намерения. Что — возвратится Жаклин, и значит, ей, Линде, настало время уезжать, как она обещала? Маневренная война, видите ли!

Слуга сказал ей, что M. le Duc только что вышел с Madame la Duchesse [91] Госпожой герцогиней (фр.). , вернется примерно через час. Линда отвечала, что подождет, и он проводил ее в гостиную. Она сняла шляпу и в нетерпении принялась расхаживать по комнате. Она уже бывала тут несколько раз с Фабрисом и после залитой солнцем квартиры ей здесь казалось мрачновато. Теперь, в одиночестве, ей открывалась необычайная красота этой комнаты, торжественная, строгая красота проникала к ней в душу. Прямоугольной формы комната, с очень высоким потолком; стены, обшитые деревянными пепельно-серыми панелями, шторы из вишневой парчи. Окна выходили во дворик, и ни один луч солнца не заглядывал внутрь — так и предусматривалось по замыслу. Цивилизованный интерьер; природа не имела к нему отношения. Каждый предмет обстановки поражал совершенством. Мебель с чистыми линиями и гармоничными пропорциями, характерными для 1780 года, портрет кисти Ланкре [92] Николя Ланкре (1690–1743), французский художник. — дама с попугаем на запястье, бюст той же дамы работы Бушардона [93] Эдме Бушардон (1698–1762), французский скульптор. , такой же, как у Линды, ковер, только большего размера, великолепнее и с огромным гербом посередине. В резном высоком книжном шкафу — ничего, кроме французских классиков в сафьяновых старинных переплетах, украшенных короной Суветеров; на пюпитре для атласа — открытая папка с розами Редуте [94] Пьер Жозеф Редуте (1626–1698), французский художник бельгийского происхождения, прозванный Рафаэлем цветов. .