Глория Нейджи - Дом в Хамптоне

Теперь она это признала. Она гордо перенесла разрыв, чувствуя свою силу.

Она была маленькой женщиной. Весь дом был сделан в масштабе, удобном для громадного мужчины. Жилище гиганта. Неудивительно, что она ненавидит этот дом. Она с трудом дотягивалась до крана — надо было вставать на цыпочки. Она перекатилась с одного конца кровати на другой, как ребенок. Теперь ей можно делать все, что вздумается. Она легла неподвижно, обхватив голову руками, и стала думать.

Что же с ней происходит сейчас?! Непривычное чувство свободы вызвало радость и надежду! В это трудно поверить, но это так!

Кто-то был в комнате. Она повернулась и открыла глаза. У кровати стоял Луи. Его прекрасное маленькое личико исказилось от горя.

— Привет, мама. — Он с трудом сдерживался, чтобы не заплакать. У него дрожали губы.

«Боже Милостивый! — подумала она, и слезы брызнули у нее из глаз и потекли по щекам. — Как далеко я ушла в свой мир — я даже не замечала, как сильно этот ребенок нуждается во мне». В этой мысли была беспощадная правда.

Сцена с Дженни была достаточно тяжелой. Узнать, что ты обманула ожидания того, кого так сильно любишь! Но Луи! Луи, как этот дом, принадлежал Бену. Бен создал его. Бен нуждался в нем, чтобы придать своей жизни смысл и укрепить свое самоощущение большого гуманиста. Она любила Луи всем сердцем, но до настоящего момента никогда не чувствовала, что имеет какое-то право на него. Едва ли имеет право касаться его, быть ему руководителем, матерью, создавать уют. Он был сыном Бена. Еще одна расплата за огромную несправедливость, которую она ему причинила.

«Прекрати, — подумала она. — Она и Луи — сироты, уцелевшие после шторма, соблазненные и брошенные Биг Беном Коуэном».

Перед ней стоял ребенок, который все еще нуждается в ней, который любит ее. Это была ее последняя надежда… Она может бороться за него со своим мужем и даже дочерью. У них есть и другие интересы. А она и Луи нуждаются друг в друге.

— Привет, Луи.

Она села, ее стройные ноги свесились с кровати, не касаясь ступнями пола. Ей хотелось привлечь его к себе и спрятать ото всех, осыпать поцелуями, которые она хранила в себе, сомневаясь в их нужности, не чувствуя себя достойной вторгаться в отношения между ним и мужем. Любовь вихрем забурлила в ней, сотрясая своей силой. Но она боялась чем-нибудь отпугнуть его.

— Ты выздоровела? — Глаза его были полуопущены, голова наклонена. Он пытался выглядеть взрослым.

— Да. Мне теперь лучше. А как ты, малыш? — это слово переполнило ее сердце. Она никогда его раньше так не называла. — Как ты?

Он взглянул на нее и слезы начали катиться по его нежным смуглым щекам.

— Нормально, — сказал он, не смахивая слез.

— Как чувствует себя Донни? — Она задержала дыхание, неуверенная, что правильно выбрала тему для разговора. Она наощупь двигалась к нему.

Луи тряхнул головой.

— Он выглядит как человек из племени на картинках, которые папа привез из моей страны. «Кожа да кости», как говорит Мэтч. Он умирает, умирает… Я больше не могу спать с ним рядом, потому что это травмирует его. Его травмирует любое прикосновение. Я не хочу причинять ему боль и поэтому сплю в спальном мешке, этажом выше. Он говорит, что у него все в порядке, что я не должен так делать, потому что он хочет, чтобы я спал в постели и чтобы мне было удобно, но я-то знаю… Я думаю, что так он может выспаться лучше.

Делорес утерла слезы с лица. «Надо попробовать…» — прошептала она про себя.

— Ты ведь знаешь, каково чувствовать себя самым маленьким? Именно так я всегда себя чувствовала. Как самая маленькая, никому не нужная. Но это было неправдой. Я была важна для тебя, а сама этого даже не знала. Конечно, ты не можешь этого помнить, ты был совсем крохотным, но в тот день, когда папа принес тебя домой и положил мне на руки, ты посмотрел мне в глаза и долго, пристально изучал, как будто пытался решить, в порядке я или нет. А потом ты выставил крошечный пальчик, сунул мне в рот и широко улыбнулся. У тебя был только один зуб, и это была очень впечатляющая улыбка. Таким способом ты дал мне понять, что я выдержала твое испытание. Мне хотелось просто съесть тебя целиком, так я в тебя влюбилась. Но я не знала, как сказать тебе это…

Слезы покатились снова, и она уже не прятала их. Ему нужно видеть, что она плачет из-за него.

— Луи, дорогой, я никогда больше тебя не оставлю, пока Бог не заберет меня… Но я буду просить Его оставить тебя и меня на земле хотя бы еще на двадцать лет…

Делорес широко расставила руки, и малыш бросился в ее объятия. Они крепко обняли друг друга. Два одиноких существа, разгадывающих загадку о вселенной на краешке кофейного столика, складывающих кусочки мозаики жизни — вот мачта для корабля, вот нос клоуна… Они раскачивались вперед-назад, превосходно приладившись друг к другу…

Донни Джеймсон умер первого сентября, в пятницу, перед Днем труда, в последний большой летний уик-энд. Он умер во сне. И хотя вся его семья лежала вокруг него на кушетках, койках и в спальных мешках, он умер в одиночестве.

Многие друзья и знакомые даже не знали, что он болел, пока не прочли о его смерти в «Нью-Йорк Таймс» Он так просил. Так и сделали.

После скромной церемонии, его похоронили рядом с его родителями, а потом люди, любившие его, тащились в густом потоке машин, зажатые пикапчиками и фургонами с возбужденными отдыхающими, машинами, набитыми теннисными ракетками и прохладительными напитками — все ехали в одно место, на мыс острова, за последним глотком лета.

Никто не захотел оставаться у Коуэнов. Упаковав свои пожитки, они оставили в беспорядке дворец агентам по продаже недвижимости. Все поехали к Хартам — измученный пестрый караван выживших. Они бродили по дому друг за другом в состоянии какого-то транса, в то время как вокруг них все шумело. Они могли слышать поваров, обрабатывающих туши животных, смеющихся соседей, перегревшихся детей, которые плескались в бассейнах, видели шарики мороженого, упакованные в пластиковые стаканчики. Грандиозное прощание с уходящим летом!

Делорес и Бен были тоже там. Оба пытались наладить свои отношения с дочерью. Но по-настоящему поддерживали Дженни только Гарри и Джина. Это ведь была и их утрата. Они прошли через это вместе.

Артуро мучился от психосоматической экземы, и это дало детям возможность вцепиться в него. Они проводили часы, вымачивая бедную зудящую гончую в теплой воде и втирая мазь в его ломкую шерсть.

На следующее утро после похорон Гарри проснулся на рассвете весь в слезах. Он не мог говорить… Он просто задыхался от слез.

Джина принесла ему влажное полотенце и стакан воды, села рядом, пытаясь успокоить его. Придя в себя, он вскочил и стал хлестать полотенцем по кровати, кроватным ножкам, по мебели…