Ольга Дрёмова - Столичная штучка

— А потом? — ожидая ответа, Оксана напряглась. В голосе подруги она услышала непонятное колебание, заставившее ее насторожиться.

— А потом суп с котом, — залихватски рассмеялась Римма, и автомобиль плавно стронулся с места.

В том, что хватка у подруги была поистине железной, Бубнова убедилась уже к вечеру, когда в ее кармане оказался новехонький паспорт в красной обложке. По видимости, общение со знакомыми пескоструйчика для Риммы не прошло даром. Обрастая связями, она и без него уже могла многое. Многое, но не все.

Договорившись со своими знакомыми, что Ксюха поживет у них, Римма вздохнула свободнее. Главное условие мужа она не нарушила: из его кармана на ее блажь не утекло ни единой лишней копейки. Что произойдет через неделю, не было известно никому, но в том, что за это время все разрешится окончательно, сомнений не возникало.

Цепляясь лучами за кромки водосточных труб, солнце медленно сползало за край. Серые провалы крыш темнели на фоне угасающего неба грубыми дерюжками дешевых заплат. Отблески заката вспыхивали и жалкими нищими лоскутами липли к скользким квадратам мутных окон, в наступавших сумерках казавшихся почти черными. И чем ниже опускалось солнце, тем контрастнее становилась полоса между мрачными силуэтами угловатых крыш и медово-янтарной подсветкой неба над ними.

Оторвав очередной лист календаря и безжалостно скомкав его между ладошками гнутых тротуаров, без сожалений и излишних мудрствований город готовился выбросить его прочь. Грохоча люками колодцев, нервно вздрагивали спешащие по домам автомобили; переваливаясь из стороны на сторону, недовольно волочили переполненные бока толстые рогатые коробочки троллейбусов.

Шагая рядом с Володей по суетливой вечерней улице, Анатолий чувствовал, что все слова, которые он хотел сказать, переплелись, осев на душе тяжелым комом, и теперь, с трудом вытаскивая их одно за другим, он не может подобрать нужных. Чувство скованности и странной нелепости происходящего навалилось на него с новой силой, заставляя прислушиваться к звуку своих шагов. Словно в детстве, Анатолий отсчитывал их, складывая по четыре и старательно перешагивая через трещины лопнувших тротуаров.

— Как живешь, сынок? — натянуто улыбнувшись, спросил он.

— Как все, — неопределенно передернул плечами Володя.

— Учишься? — собственные слова показались Анатолию бесцветными, пустыми и глупыми. Не желая складываться в фразы, мелкие засохшие горошины ненужных слов разлетались, словно из дырявого бумажного кулька, рассыпаясь и исчезая, и от ощущения собственной беспомощности Анатолию стало досадно.

— Это так важно? — брови Володи с удивлением взметнулись вверх.

— Наверное, нет, — переламывая себя, через силу проговорил Анатолий. Он окончательно растерялся и не знал, как продолжить разговор.

Худой апрельский ветер теребил голые ветви; разбросанные дворниками во всю ширину тротуаров сочились горючими слезами битые комья залежалого снега; гремела по водосточным трубам талая капель, но не было в ее болтовне ни говорливой радости, ни весеннего счастья.

— Володя, — Анатолий намеренно наступил подошвой на тонкую линию разлома тротуара и, перестав считать шаги, поднял на сына взволнованное лицо. — Как бы ты отнесся к тому, если бы мы с твоей мамой попробовали начать все заново?

— Заново? — удивленно произнес Володя. — Что заново, папа?

— Если бы мы снова стали одной семьей, как бы ты к этому отнесся? — голос Анатолия был ровным, но по взгляду отца, буквально впившемуся в его лицо, сын понял, что для Нестерова его ответ крайне важен.

— Я не знаю, как тебе сказать, — запинаясь, проговорил он, — наверное, это неправильно…

— Неправильно? — сердце Анатолия сделало бешеный скачок и провалилось куда-то вниз.

— Ну да, — помявшись, Володя сдвинул брови, и его лицо приобрело виноватое выражение. — Пап, то, что я тебе сейчас скажу, ты должен был узнать не от меня. Я не могу вас с мамой осуждать или оправдывать, что случилось, то случилось, это ваша жизнь, и не мне о ней судить, просто…

— Просто что? — предчувствуя беду, эхом откликнулся Анатолий.

— Пап, я думаю, что ты опоздал: мама выходит замуж.

— Замуж? — шаги Анатолия замедлились, и Володя увидел, как лицо отца стало белым и губы мелко задрожали.

— Прости меня, — вымученно улыбнувшись, неловко извинился Володя.

— И когда? — Нестеров напрягся каждой клеточкой своего тела.

— Может, не нужно? — Володя с жалостью взглянул в посеревшее, осунувшееся от его слов родное лицо.

— Так когда же? — будто не расслышав последних слов сына, повторил Анатолий.

— На майские, — неохотно произнес Володя. — Мама и Аленка, они обе выходят замуж, в один день.

— Как интересно, — усмехнулся Анатолий, и одна сторона его рта невольно перекосилась.

Кричащие от боли глаза захлебнулись в немом крике, а губы, изломавшись, стали светлыми, почти белыми. Глядя на отца, Володя подумал, что его лицо скроено из двух разных лиц, чужих, незнакомых, похожих на уродливые театральные маски. Глаза и губы Анатолия существовали сами по себе, не соединяясь, и это было страшно.

— Ну да, все правильно, — пересилив себя, выдохнул Анатолий, — все поровну, все в порядке общей очереди.

Ответ отца показался Володе странным и непонятным; он собрался переспросить, что тот имел в виду, но, заметив выражение его лица, осекся. Меряя тротуар размашистыми шагами, Анатолий видел, как подрагивала серая полоса асфальта под его ногами, и слышал нестерпимо гулкие, рваные удары собственного сердца. Шаркающий звук рассекаемых колесами луж, упругие щелчки чмокающих капель, людские голоса — все слилось в одну страшную какофонию звуков, старательно душивших его своими потными задубевшими ладонями.

— Это здесь, — голос Володи вернул Анатолия в реальность.

Они стояли перед вывеской маленького подвальчика, от самого верха которого спускалась узкая крутая лестница. Стены кабачка напоминали гнутые дубовые доски прокопченного бочонка, а призывно распахнутые двери — половинки его днища. Над самым входом красовалась тяжелая доска, болтающаяся на крепких громоздких звеньях цепи и извещающая всех проходящих о пышном названии убогого подземелья: «Сети Атлантики».

— Ну что ж, сынок, — стряхивая с себя оцепенение, уверенно проговорил Анатолий, — начнем, пожалуй?

Переглянувшись, Нестеровы понимающе кивнули друг другу и спустились в глубокую разинутую пасть темноты.

Через четверть часа все было окончено: новенькие хрустящие пачки купюр перекочевали из рук Анатолия в карманы голубоглазого Игоряши, а в обмен на них Нестеровы получили расписку, удостоверяющую, что долг Володи полностью погашен и никаких претензий к нему не имеется.