Ольга Дрёмова - Столичная штучка

— Ну что ж, — Юрий Макарович в последний раз выпустил дым и надавил почти целой сигарой на край хрустальной пепельницы.

Издав характерный шелест, табачные листья с шорохом осыпались на дно, а из груди Козлова вылетел звук, напоминающий что-то среднее между шипением змеи и масла на сковороде. Дернувшись всем телом, Петр с беспокойством сделал шаг в сторону и посмотрел на трясущийся профиль хозяина.

Верхняя губа его оставалась неподвижной, а нижняя, сдвинувшись вправо, повисла кривым некрасивым шматком, и от ее угла и почти до самого подбородка лицо перерезала глубокая косая складка. Презрительно оттопыренный шмат мелко подергивался, и в такт его конвульсивным движениям вибрировали кончики бугристых ноздрей, пересеченных яркими тонкими нитями малиновых прожилок. Решив, что боссу плохо, Петр хотел бежать за помощью, но, присмотревшись, вдруг понял, что с хозяином все в полном порядке и что шипящее кудахтанье, раздававшееся из-под прыгающей ткани дорогого шелкового халата, не что иное, как смех.

Опешив от непривычного зрелища, Петр недоуменно вытаращил свои бычьи глаза и, не решаясь предпринять что-то самостоятельно, смотрел на хозяина, узкие щелочки глаз которого почти закрылись пепельными перекрещивающимися ресницами. Так же неожиданно, как и начался, смех внезапно прервался, и пальцы Козлова сосредоточенно забегали, выстукивая на поверхности ручек кресла новый мотив.

— Ты, Петенька, не смотри, у стариков свои причуды, — не поворачивая головы и вполне уверенный в том, что его верный оруженосец все еще стоит за его спиной, негромко сказал он. — Как ты мыслишь, что лучше: быть холостым или женатым, или женатым, но холостым? — перестав смеяться, Козлов медленно повернул голову вправо, и его цепкие глаза царапнули Петра по лицу.

Будто ощутив их прикосновение, тот вздрогнул и непонимающе уставился на хозяина. Слова Козлова звучали непонятно, боясь рассердить босса, Петр судорожно дернул шеей и на всякий случай, соглашаясь, кивнул.

— Вот и я так считаю, — отвечая больше на свои мысли, чем на половинчатое согласие своего телохранителя, жестко проговорил Козлов. — Позови-ка ты мне, Петенька, Игоряшу, — негромко зашуршал он, и Петр понял, что окончательное решение боссом принято.

Выехать к подруге сразу после телефонного разговора Римме не удалось: бдительность пескоструйчика не позволила покинуть семейное гнездо с вечера, зато с самого утра, пока Юрий Макарович еще нежился в постели, Римма ускользнула незамеченной. Заявив охране, что сегодня сопровождение ей не нужно, уже в половине восьмого утра она выжимала из своей железной кошки тот максимум, который можно было позволить в черте города, задыхающегося от автомобильных пробок, наглухо перекрывших все улицы и проспекты. Набирая Ксюхин номер и слыша в трубке лишь длинные монотонные гудки, Римма с беспокойством посматривала в зеркало заднего вида и, проклиная загруженность дорог и нерасторопность водителей, еще крепче вцеплялась в кожаную оплетку руля.

Когда зажегся зеленый глаз светофора, Римма облегченно вздохнула и, едва касаясь педали газа, напряженно замерла, с надеждой всматриваясь в плотный поток автомашин, находящихся перед ней. Вытягиваясь длинным, рифленым, словно у дождевого червя, телом, колонна вздрогнула и неторопливо двинулась вперед. Попыхивая от нетерпеливого ожидания выхлопными трубами, машины подрагивали и сантиметр за сантиметром отвоевывали у дороги освободившееся пространство.

— Черт знает что такое! — Римма с досадой ударила ладонью по рулю, и обиженный небрежным отношением хозяйки клаксон «Ягуара» оскорбленно ойкнул.

Разглядывая в стекло угловатые железячки сиротливых «жигулят» и «Москвичей», Римма закатывала под самый потолок свои выразительные светло-серые глаза и, в полнейшем недоумении покачивая крашеными перьями волос, втягивала щеки и сухо щелкала уголками губ.

До чего убогая страна! Эти скрючившиеся от собственного позорного вида громыхающие коробочки на колесиках давно пора сдать в металлолом или, еще проще, снести на соседнюю свалку! Жалкие напыженные мужички, вытирающие этот хлам чуть ли не собственными лысинами и гордящиеся громыхающей по кривым ухабам собственностью, в ее глазах не заслуживали не только уважения, но и доброго слова! Если бы ее заставили хоть раз сесть в такой тарантас и проехать на нем несколько метров, она бы умерла со стыда! Да половина этих, с позволения сказать, автомобилей-доходяг годится только на то, чтобы птицы откладывали на их крыше свой драгоценный помет, который хоть как-то сможет скрепить распадающиеся на ходу детали кузова!

Злобно цокнув языком, Римма уже приготовилась нажать на педаль газа, но, издевательски мигнув красным воспаленным глазом, светофор переключился перед самым ее носом, заставив остановиться у белой ограничительной линии перед пешеходной дорожкой.

— Бабушка удава! — раздувая от нетерпения ноздри, Римма взглянула на толстый извивающийся хвост колонны счастливчиков, успевших миновать перекресток.

Оторвавшись на время от дороги, она снова нажала на повтор набора номера Ксюхи, но из трубки по-прежнему раздавались тягучие равномерные гудки и, с разочарованием взглянув на погасшую подсветку мобильника, Римма была вынуждена отключиться. Почему она не отвечает? Вспоминая вчерашние всхлипывания Оксаны, Римма крепко сжимала зубы, и ее мысли переносились на мужа, железного пескоструйчика с мутными рыбьими глазами. Нет, нужно было еще вчера взять ключи от машины и ехать к Ксюне. Какого рожна! Ведь не стал бы он держать ее за руки? Хотя… этот мог не только держать за руки, но и за ноги вырвать их из того места, откуда они растут.

Удивленно мигнув, светофор вытаращился зеленым глазом, и, не раздумывая, Римма нажала на газ. Ксюша-Ксюша, до чего мы с тобой дошли! Прятаться от собственной тени или считать копейки в грязном углу второсортного ресторана — перспектива не из лучших, и ее золотая клетка немногим привлекательнее полуголодной свободы подруги.

Вспомнив тихие уголки родного Севастополя, Римма почувствовала, как к ее горлу подкатывает горький щемящий ком. Тихая улочка со старым, полуразвалившимся домом, витые перила балконов, неровные истертые плитки дорожки к родному подъезду, длинные закрученные лозы дикого винограда и хмеля, оплетающие аккуратные крашеные окошки домов…

Наверное, счастливым бывает только детство. Тогда шаткие кривобокие рейсовые автобусы казались им верхом совершенства. Трясясь в глубоких пыльных рытвинах, чудесный транспорт с синей полосой по бокам подпрыгивал на ухабах и плюхался обратно в пыль, а две тоненькие девчушки, застыв у стекла, мечтали о будущем, рисуя себе надуманное блестящее счастье в столице и не понимая, что счастливее чем тогда, они уже не будут…