Татьяна Краснова - Девушка с букетом

– Икону ведь у нее искали, поэтому и разворотили все – ту самую, чудотворную, – сразу же доложила она. – Как какую? И этого не знаете? Ну, тут целая история. Икону эту еще Нюрина бабка нашла. Веретенниковы тогда на Бору у самого озера жили и белье там полоскали на мостках, теперь такое только в телевизоре показывают… Ну, пошла она – Нюркина бабка, только молодая еще, – с бельем, и нашла в воде икону. Приплыла неизвестно откуда. Может, по ручью – он тогда глубокий был и быстрый, может, с того берега, где церковь в усадьбе. Все сбежались глядеть. Одни говорят – благословение Божье, других сам лик смутил – грозен Победоносец-то. Там же Георгий со змеем и с копьем изображен. Подсказывали даже – отдайте в церковь. Но бабкина мать, конечно, домой унесла…

– А чего чудотворного-то? – не выдержала Варя неторопливости повествования. Хотя она и родилась, и выросла в Белогорске, всех местных былин не знала – ее родители приехали сюда по распределению, как и почти все с Научной улицы. И конечно, больше знали о бывших владельцах Благовещенской усадьбы, о которых можно было прочитать в «Белогорских вестях», и о прочих выдающихся личностях, чем о простых старожилах.

– Как чего? – Глазки-вишенки еще больше округлились. – Охранная икона-то оказалась. Все их мужики, кто на войну уходил, все домой вернулись, все живые! – И Дарья Васильевна перечислила, загибая пальцы, все войны – и Первую мировую, и Гражданскую, и Великую Отечественную, не забыв даже Русско-японской и финской, и всех мужиков Веретенниковых, стараясь не перепутать, кто чей муж, сын или брат. – Все! Тогда и поверили! А война с фашистом когда шла – так все к ним ходили, чтобы помолиться перед этой иконой за своих.

– И что, помогало? – спросила Варя.

– Это уж как Бог даст, а все же лучше помолиться… А в сорок первом, когда досюда фронт дошел и бомбить начали, к ним в дом снаряд упал – и не разорвался! Представляете? Крышу только прошиб. Конечно, Георгий сохранил! Весь город был разрушен, и все деревни вокруг, один дом только уцелел, и тот в лесхозе – и еще их дом, веретенниковский! – Она торжествующе взглянула на Варю, предлагая оценить чудо по достоинству. – А после войны, когда город восстанавливали, Нюрка эта давай семью позорить. Влюбилась в пленного немца, их тогда много на стройку согнали. И комсомольцы тоже там работали. Вот ее и угораздило. Ну, пятнадцать лет, дурочка совсем. И ведь как влюбилась-то! Совсем про стыд забыла! Разговаривать они, понятное дело, почти не могли – и слов мало знают, и кто ж им разрешит. А только так друг на друга глядели, что и без слов все ясно – и ведь не только им одним. Все ее пытались образумить! Мать иконой этой своей трясла – что никогда не благословит, что глаза б ее такую дочь не видали… Ну и не увидели – уехала Нюрка и вернулась, уж только когда старухой стала, в этот свой дом. Старая, злая да жадная. А замуж она никогда не выходила! – сообщила Дарья Васильевна словно самое главное. И, вдруг пригорюнившись, добавила: – Видать, и правда любовь была.

Варя представила влюбленного военнопленного немца почему-то с лицом веснушчатого Марка, а вот вообразить пятнадцатилетнюю девочку вместо Бабы-яги не смогла. Напомнила:

– А икона-то?

– Ну да, – спохватилась Дарья Васильевна, – а икона-то так и осталась в родительском доме. И все-таки, Варенька, она чудотворная, никак тут иначе не скажешь – продолжает охранять мужиков Веретенниковых. Нюрин племянник, у него еще сын Игорек, из Афганистана вернулся – здоровый, нормальный, безо всяких синдромов. Это ведь только кажется, что все чудеса в старину высыпались, как горох из мешка… А убили ее точно из-за иконы – те самые, которые за границу наши древности продают. Им же чудотворная или нет – наплевать, а вот старая да темная – это как раз то, что нужно. А она небось вцепилась. Уж лучше бы отдала, да сама жива осталась! Я бы – так всё отдала!

Варя в это время подумала, что не спросила у Дарьи Васильевны, откуда та узнала о поимке бандитов, и что Игорек, выходит, Нюре не племянник, а скорее внучатый племянник, и что иконы, возможно, в тот день в веретенниковском доме и не было, потому она и не защитила владелицу – может, она все-таки у Игорька завалилась куда-нибудь. Но Дарья Васильевна уже поднималась из-за столика – пора к Медведевым.

– А вот, возьмите для Павлика! – Варя протянула игрушечную собаку. – Я уже наигралась.

– Ну что вы! – засмущалась Дарья Васильевна, как будто это ей дарили.

– Берите-берите. Он на вашего Рольда похож – такой же пятнистый.

– И точно, похож! Вот наши обрадуются! Спасибо!

Варе стало совсем хорошо – правильно пристроенный приз добавил еще один, незаметный, но необходимый кусочек гармонии в картину мира.

А к ее столику уже шагал ослепительный красавец, небрежно встряхивая черными кудрями, и даже ресницы у него были кудрявые.

– Привет, Гошка! – запросто поздоровалась с ним Варя, потягивая холодную минералку под легкие джазовые мелодии. – Решил передохнуть? А музыка там без тебя не умолкнет?

Но Гошка даже не оглянулся на своих музыкантов и так же небрежно махнул рукой:

– Нас сейчас затейники сменят. А вечером опять играем – ретро, на танцевальном пятачке. Приходи.

– Так это ж для пенсионеров! – засмеялась Варя. – Пригласил! А ты правда теперь министр культуры?

Гошка важно кивнул.

– Так в Белогорске вся культура – в одном Дворце культуры! Не тесновато?

– Нет, – отозвался он с достоинством. – Поселок Сосновый Бор присоединили к городу, а там свой ДК, так что культуры теперь – завались. Капремонт только нужен.

Варя вспомнила развалюху напротив пельменной – они бегали туда в кино после или вместо уроков. Но, наверное, когда это твое собственное хозяйство, то воспринимаешь его иначе. И спросила о другом:

– Я недавно детей Павлика видела – большие совсем. А у тебя сын или дочка, я забыла?

Тут князь оживился и сообщил, что сын, Рафаэль, и тоже музыкант.

– А почему не художник? – фыркнула Варя. Она и раньше слышала, что Гошкиного ребенка обозвали как-то чуднó. – Ну и имечко! Кто это его так – ты, что ли?

– Жена захотела. Обычное грузинское имя.

Варя знала, что жену Георгию выбирали всей семьей или, точнее сказать, целым кланом и наконец привезли с родины предков, и тоже какую-то непростую – только она оказалась невзрачной, как курочка при павлине. Раньше бы Варя непременно подумала: «Не то что я», но сейчас безмятежность не покидала ее, она словно плыла среди липовых крылышек, сиреневых звездочек, разрисованных скамеек – и ей дела не было ни до каких невзрачных курочек. Они больше ничего не отнимали у нее в этом мире, мир и так полностью принадлежал ей.

А Гошка с юмором повествовал о своем Рафаэле, который в нарушение семейной традиции строчит стишки и прячет, читать не дает, а за инструментом заниматься не хочет, и вообще играть стал из рук вон плохо, как будто заколдовали. А один раз он, Гошка, просто заслушался под дверью – как у мальчишки пальцы бегают! какая легкость! расколдовали! – и в щелку заглянул. А подлец сидит за пианино, на подставку роман поставил и читает – а пальцы бегают сами по себе…