Ирина Ульянина - Жена моего любовника

— Кать, а я не могу оставаться! Мне нельзя сталкиваться с милицией. Сама понимаешь, как отнесется к этому моя мама… Отпусти, а?! Ой, я прямо физически чувствую, как мама волнуется! А у нее давление… Сколько же сейчас времени?

Я развязала Лидку, и она прямиком сиганула в туалет. Нет бы и лужу за собой на полу подтерла!.. Оставила для меня. Девушка покинула нашу не вполне тихую обитель, не попрощавшись, не оглянувшись. А Синев не спешил уходить — закрылся в той же ванной комнате, где мылся накануне, и сидел там тише мыши. Видимо, обдумывал грядущее житье-бытье.

В милиции по 02 известие об убийстве выслушали с олимпийским спокойствием. Оперативники прибыли буквально через пять минут — я только и успела, что сменить рваное платье на свитер и джинсы. Зато показания пришлось давать битых два часа. С особым пристрастием меня допросили насчет пистолета, кишевшего моими отпечатками пальцев. Зачем я его только сцапала? Пусть бы и валялся на полу… Специальный наряд отвез в неизвестном направлении сейф — его вытаскивали вчетвером. А с транспортировкой трупа Филиппа Филипповича справились двое с носилками… Я испытала двойственное чувство: конечно, он злодей, но вот был человек, и нету…

— Скажите, пожалуйста, какая уголовная ответственность предполагается за порчу чужого имущества? — спросил Никита, когда настала его очередь отвечать на вопросы.

— Кому? — не понял служивый.

— Ну, мне… — Интерн не отводил, не прятал свой изумительный, честный изумрудный взгляд.

— Так заявления от пострадавших пока не поступало. Значит, и дело возбуждать нет оснований. Улаживайте проблему без суда, между собой, нам без того дерьма хватает, — посоветовал капитан Кравцов.

Я специально узнала его имя и отчество — Федор Игнатьевич. Статный, моложавый капитан обещал установить наблюдение в палате Волкова на случай, если туда вломится Иоакимис. Синев приободрился. Сказал, что и сам переселится в больницу, чтобы денно и нощно, неусыпно заботиться о пострадавшем.

Ключи у меня изъяли. Серегину квартиру опечатали, прибраться в ней не позволили, я только успела захватить детские вещи. Инспектор заявил, что в ходе следствия может потребоваться дополнительный осмотр места преступления.

Вдвоем с Никитой мы медленно спускались по лестнице.

— Чудные какие-то у вас отношения, без бутылки не разберешься, — промолвил нам вдогонку капитан. — Жены, любовники, друзья, враги. Смешались в кучу кони, люди… Сплошное недоразумение!

Оглянувшись, я заметила, как он поднес указательный палец к виску. Скорее всего, собирался покрутить им, выполнив известный глумливый жест, но резко, будто обжегшись, отдернул руку. И получилось, что он коротко козырнул, как бы отдавая мне честь. Забавно…

— Давай сумку, — перехватил у меня ношу Никита.

— Обойдусь, — передернула я плечами, но сумку отдала.

Шел третий час ночи. На чужую «Ниву» с пустым бензобаком никакой надежды не было — еще застрянет посреди дороги. Синев погладил ее по капоту и велел ждать до лучших времен. Без денег ты мало кому нужен, а меньше всего — водителям авто, которых, впрочем, на шоссе и не наблюдалось. Мы отправились пешком через парк, некогда восхитивший лицемерного бобра. «Ах, елочки, березки, рябинки! Обожаю красивые пейзажи» — от этого воспоминания я поежилась.

— Голова болит? — изобразил понимание спутник.

— Угу, болит, но терпимо, жить можно… Холодно очень. Прямо ощущаю себя колбасой в холодильнике.

— А какой колбасой — докторской или молочной? Или, может быть, таллинской полукопченой?

— О, а у тебя, кажется, аппетит прорезался, — усмехнулась я. — Напоминаю себе сервелат.

— Вкусная ты моя! — облизнулся Никита и взял меня под руку, чтобы прибавить скорости.

В исправном-то состоянии не могу отнести себя к спринтерам, а уж в больном… Каждый шаг отдавался непосредственно в проломленной голове, к тому же я быстро начала задыхаться и сердито буркнула:

— Чего ты вообще за мной увязался? Валил бы с Лидкой!..

— О чем ты говоришь? Как я могу тебя не проводить?.. Не переживай, доведу до дому и испарюсь, как ацетон. Как лак с ногтя под воздействием ацетона.

— А куда ты испаришься? Тебе ведь жить негде.

— Подамся в родную больницу…

Весь оставшийся отрезок пути я лихорадочно соображала, куда девать интерна. До больницы пилить не меньше десяти километров, да еще через мост — с правого берега Оби до левого. Вдруг замерзнет, пропадет?.. Возле моего подъезда Синев остановился, протянул сумку и церемонно пожелал мне спокойной ночи. Я с суховатой настойчивостью велела ему следовать за мной.

— Катрин, ты права — свинья, подлец, недочеловек! А ты… ты очень хорошая, самая лучшая девчонка…

— На всей улице Кропоткинской, — сбила я его с высокопарной ноты и нырнула в родной обшарпанный подъезд. — Ладно уж, заходи, недочеловек! Сколько можно морозиться?!

Никита твердил как попугай: прости да прости. Впрочем, не все попугаи умеют извиняться — например, моему Азизику подобные формы вежливости неведомы… На площадке перед последним лестничным маршем неисправимый идальго вжал меня в стену и начал целовать руки. Наверное, следовало бы оттолкнуть его, отрезать гордо: не нужны мне твои поцелуи, братец Луи! Но я замерла… Стыдно признаться, но было на редкость, просто головокружительно приятно! Донжуаны как звезды — если их зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Без соблазнителей слабый пол перестал бы чувствовать себя прекрасным… Сама не заметила, как он расстегнул мою шубу, запустил ладони под свитер. Поцелуй в губы и вовсе чуть не лишил меня чувств — третий раз за этот кошмарный день. Синев целовался мастерски — просто душу высасывал своими влажными губами, крал сердце… Я еле оторвалась, сказала не столько ему, сколько себе:

— Хватит, пойдем!

И все. Он больше не распускал руки, как отрезало. История не повторилась. Если кто думает, что в ту ночь мы сделались любовниками, тот сильно заблуждается. С меня довольно стихийных половых связей и любовного безумства!.. Коротать ночь нам довелось на полу, поскольку тахта была занята мамой и детьми. Зато остаток ночи прошел спокойно.

Наутро Ксюша оккупировала колени доброго дяди Никиты. Артем крепко обнял за шею меня. Мы сидели друг против друга за кухонным столом и дуэтом пытались успокоить мою маму, которая рыдала куда горше, чем я накануне в прихожей волковской квартиры. Вместо чинного, степенного чаепития получилась общая нервотрепка.

Лялькина дочь — мелкая стрекозка — подлила масла в огонь невинным, казалось бы, вопросом:

— Катя, зачем ты намазала носик желтеньким? Разве так красиво?

— Это новое направление в макияже. Стильно, похоже на одуванчик, — как можно более серьезным тоном объяснила я.