Николай Семченко - Яблоко по имени Марина

А еще я похоронил всех своих пластилиновых человечков. Для них мне отвели местечко на книжной полке. Иногда мама с умилением взирала на фигурки и вздыхала: «Паша, у тебя талант. Эх, была бы в поселке художественная школа!».

Никакого особенного таланта за собой я не чувствовал. Ну, нравилось мне лепить фигурки — и все. Что тут такого? К тому же какое-то детское занятие, несерьезное. Вон в газетах пишут: школьники собирают модели самолетов и машин, придумывают особенные механизмы, изобретают всякие полезные вещи, производят опыты с растениями — сам Мичурин их бы благословил. А у меня — баловство, шутка…

Среди пластилиновых человечков выделялась фигурка принцессы. Я лепил ее особенно старательно, а корону сделал из тонкой медной проволоки: начищенная до блеска, она сияла золотом и тем самым отвлекала внимание от лица принцессы. Если бы мама присмотрелась внимательнее, то поняла бы: куколка похожа на Ольгу, разве что холоднее и надменнее — недоступная далекая красотка, равнодушно взирающая на мир, простершийся у ее ног.

Наверное, я сделал что-то не так. Взял фигурку принцессы и смял ее. А потом и других пластилиновых человечков тоже измял. Они превратились в серые липкие комочки. Я их сминал, пока не образовался один большой комок. Кладбище пластилиновых человечков.

Получившийся комок пластилина потом пригодился маме. Она отщипывала от него кусочек, скатывала его в длинную тонюсенькую колбаску и замазывала щели в оконных рамах.

Я переставил телефон на край стола, положил по правую руку стопку чистой бумаги, пододвинул к себе раскрытую папку, куда поместил купленный в обеденный перерыв новый детектив Марининой. Если войдет кто-то из сослуживцев, всегда можно сделать вид, что усердно штудируешь какие-то документы — то ли отчеты о лабораторных исследованиях, то ли статьи коллег из смежных институтов, то ли собственные черновики и записи. Короче, ушел в работу с головой.

Сегодня не хотелось корпеть над составлением таблицы, которая нужна шефу для докторской диссертации. Ладно бы для его личной — тут бы я расстарался. Все-таки Игорь Петрович порядочный мужик, без натяжек — крупный ученый и всякое такое, ему просто некогда самому заниматься вычерчиванием многочисленных графиков, таблиц, схем. Они нужны как иллюстративный материал, и обычно его делал лаборант Андрей, но, как на грех, он второй месяц сидел дома с загипсованной ногой: побежал к трамваю, поскользнулся, упал — перелом, гипс, больничный. А здесь, в такую духоту и зной майся за него! Хоть бы кондиционер, что ли, наконец отремонтировали: вместо холода он гнал в комнату теплую, липкую струю воздуха.

Таблица понадобилась для диссертации одного важного чиновника из местного «Белого дома». Занимаясь по должности развитием лесной промышленности, он вдруг возомнил себя большим специалистом и в науке. Да и новая мода возникла в стране: ряды ученых стремительно пополнялись губернаторами и вице-губернаторами, министрами и их замами, мэрами больших и малых городов, начальниками всех мастей и чиновниками средней руки. Почти все они мало что смыслили в фундаментальных науках, свои головы они не обременяли хоть сколько-нибудь ценными идеями, но у них — власть и, главное, немалые возможности и деньги: как нерадивые, но богатые студенты покупали себе дипломные проекты, так и чинушечья рать приобретала кандидатские и даже докторские диссертации — для престижа и повышения собственной значимости в глазах окружающих.

Игорь Петрович, может, и не связался бы с тем лесным вельможей, если бы не одно важное обстоятельство: он жил в двухкомнатной квартире вместе с двумя взрослыми сыновьями, и жена уже просто запилила его: «Ну, когда же ты, профессор долбаный, без пяти минут академик, основатель какой-то там научной школы и прочая, и прочая, получишь нормальную квартиру? Своим мэнээсам выбиваешь жилье, а себе — слабо? Совесть не позволяет? Да какая, к черту, совесть! Один раз живем, милый…».

Я знал, что в обмен на диссертацию Игорю Петровичу обещали квартиру в самом что ни на есть элитном доме: он строился рядом с центральной площадью, и каждый квадратный метр жилья в нем стоил как десять «квадратов» той «сталинки», в которой обитал ученый, а, может, даже и подороже.

Между прочим, я уважал своего начальника, и нисколько не осуждал его за то, что он продавал мозги надутому, чванливому барсуку из лесного ведомства. Что поделаешь, если жизнь так устроена: ты — мне, я — тебе.

Но при всем почтении к Игорю Петровичу работать сегодня не хотелось. Надоело чертить бесчисленные графики — и чтоб без помарок, красиво. Наскучило с тупым усердием заполнять цифирью таблицы и выверять каждый знак, а если, не дай Бог, сделаешь ошибку, то, в рот компот, начинай все сначала: подчистки, а тем более исправления не допускались.

— Завтра сделаю, — пообещал я сам себе. — Сегодня — день релаксации. Имею я право хоть чуть-чуть расслабиться или нет? Конечно, имею! Полтора года в отпуск не ходил, это не шутка… Пока нет «сокамерников», хоть отдохну. Да здравствует свобода!

Коллеги, работавшие со мной в одной комнате, называли себя в шутку сокамерниками. Три стола стояли впритык друг к другу, стены увешаны стеллажами, на которых в живописном беспорядке громоздились книги, пухлые папки с торчащими из них листами бумаги, скрутки пожелтевшего ватмана, пачки миллиметровки с какими-то графиками и чертежами. Слева от входной двери притулился внушительный шкаф вишневого цвета. На нем висел амбарный замок.

Его приделал Дартишвили, которому надоели фокусничанья старинной рухляди: шкаф имел странное свойство — ни с того, ни с сего его дверцы распахивались и многолетние накопления различных документов, отчетов, справок и прочих бумаг в мгновение ока выпархивали из него стаей на пол. Собирать их приходилось не меньше часа, да еще часа два уходило на сортировку. Тихий ужас! Но что интересно: архив, лежащий в шкафу, никому никогда не требовался: по крайней мере за те почти шестнадцать лет, что я работал в институте, ни разу не видел, чтобы кто-то взял из шкафа хоть одну бумажку. Хранили его исключительно по инерции: как же, все-таки — факт истории, а вдруг да пригодится? Так что замок не только держал дверцы шкафа, но и способствовал сохранности материала, наработанного предыдущими поколениями усидчивых сокамерников.

Я окинул шкаф взглядом и хмыкнул:

— Старина, а, может, ты хранишь такие тайны, которые этой детективщице и не снились?

Иногда мы с сокамерниками шутили, что на полках вверенного нам шкафа, возможно, лежат документы, которые ищет какой-нибудь иностранный шпион. Поди, с ног сбился, бедолага, а мы с Дартишвили на тех бумагах хлеб для бутербродов резали…