Жозефина Харт - Крах

Астон был значительно умнее меня, интеллектуальней. О, я тоже была совсем не дурой, но в нем был настоящий блеск.

Отец, доверяя ему, не захотел отправлять в школу семилетнего Астона. Он решил, что наши тинэйджерские годы должны пройти в закрытых учебных заведениях Англии.

Мой пансион был одной из подобных, совершенно приличных школ в Суссексе. Сначала я не находила себе места без Астона. Но вскоре привыкла.

Астон изменился сильно. Он всегда казался тихим и спокойным, но теперь все глубже погружался в свои занятия. Друзей у него не было. В его письмах ко мне сквозила печаль.

Я говорила отцу, что меня тревожит Астон. Когда в школе попытались разобраться, то отнесли это к трудности приспособления.

Наши первые каникулы (мы очень соскучились друг без друга за первый семестр) начались странно.

Я подбежала к Астону, моим рукам и ногам не терпелось крепко сжать его в объятиях и не выпускать. Но он провел пальцами по моему лицу и отстранил меня со словами:

— Я слишком скучал. Мне тяжело видеть тебя. Прикасаться к тебе. Слишком тяжело. Завтра будет легче. — И он ушел в свою комнату.

Мой отец был в отъезде. Мать сочла отсутствие Астона за ужином следствием крайнего перевозбуждения.

Поднявшись вверх по лестнице, я обнаружила, что его дверь заперта. В ответ на стук матери послышался голос:

— Все в порядке. Не волнуйтесь. Я просто захотел пораньше лечь. К утру все пройдет.

На следующий день он и в самом деле казался веселым. Мы болтали, играли, смеялись как прежде.

Но позже, в моей комнате, он рассказал мне об ужасном страхе, преследовавшем его. О том, что я была единственным человеком, которого он мог любить. Я была шокирована и даже несколько напугана силой его чувств.

После каникул, по возвращении в наши пансионы, я стала посылать ему письма, на которые он не отвечал. Через какое-то время пришла записка: «Мне будет легче, если ты не будешь писать».

Мне не с кем было поделиться этим. Да и что бы я сказала? Что мой брат скучает без меня… чересчур сильно? Мне тоже было грустно, но я так не страдала. Весь вопрос был в степени этих чувств, как ты видишь. Но кто может судить об этих предметах? Конечно, не юная девочка.

Я продолжала писать ему. Он не отвечал. На Пасху вернул мне письма нераспечатанными и сказал:

— Прошу тебя, мне действительно лучше, намного лучше, когда от тебя нет известий. Мне без тебя невыносимо плохо. Не понимаю, как жить своей отдельной жизнью. Но я должен. Нет надежды на что-либо иное, да? Ты меняешься. Мальчишки в школе постоянно обсуждают именно таких девочек, вроде тебя. Однажды один из них разлучит нас. Окончательно.

— Но, Астон, когда-нибудь и у тебя, и у меня появятся друзья и подруги. Мы вырастем и женимся. У нас будут собственные дети.

Он глядел на меня с изумлением.

— Разве ты не понимаешь, о чем я говорю. Я хочу быть только с тобой, всегда. Вдали я могу только выживать, не допуская ни единой мысли о тебе. Работаю как сумасшедший. Ты слышала от папы о моих успехах. Я, в сущности, первый во всем, всегда добиваюсь первенства.

За весь следующий семестр я не написала ему ни разу. На последней неделе он сам прислал открытку, в которой было два слова: «Спасибо тебе».

Тем летом мы, казалось, были счастливы по-старому. Моя мать напрасно пыталась устраивать тинэйджерские вечеринки. У нас иногда гостили дети друзей. Но я и Астон были по-настоящему счастливы только друг с другом. Мы походили скорее на маленьких детей, чем на юных акселератов. Он совершенно покорил меня своими знаниями о богах и героях Древней Греции. Я же развлекала его мастерской игрой на фортепиано.

Когда в сентябре начался новый учебный год, я стала писать ему вновь.

Он отозвался немедленно.

«Нет ничего на свете чудовищней Любви. Мне необходимо твое молчание. Иначе я не выдержу. Астон».

И снова я не писала. Как-то разговаривая с матерью по телефону, спросила об Астоне, на что она успокаивающе ответила, что все идет своим чередом. Что это всего лишь юность. И что она хорошо помнит свой собственный переходный возраст.

К следующему Рождеству мое тело почти обрело законченность форм, с тех пор практически неизменную. Я чувствовала себя совсем иной в сравнении с прошлым летом, налившейся, крепкой. Мое развитие завершилось гораздо быстрей, Астон отставал. Он был выше, но его лицо, более тонкое и худое, все еще производило детское впечатление.

Первое, что он сумел произнести, было: «О, Анна, Анна, как ты переменилась!» В его глазах стояли слезы. Он направился ко мне, медленно и неуклюже, словно на ногах у него были пудовые колодки.

Я испытывала болезненное недоумение рядом с ним, не понимая, что это могло значить.

Первая неделя, казалось, прошла в скрытом напряжении, нервном смехе и замирающих разговорах, что было совсем на нас не похоже.

Моя мать настаивала на рождественской вечеринке «для молодых людей». Астон яростно протестовал.

— Это избитый обычай, вечеринка с танцами. Невозможно насильно наладить дружбу. Оставьте нам это право.

Но она решила твердо.

— Вы двое становитесь настоящими отщепенцами. Это не прибавляет здоровья. Вам нужны друзья. Это самое счастливое время жизни. Анна отказывается от всех приглашений. Нелепо! Что касается тебя, Астон, ты чересчур неприветлив со всеми, так не многого добьешься. Да, а мое время здесь остановилось. Я всегда справляла здесь рождественские праздники. Вот так-то.

Приглашения были разосланы всем детям, достигшим возраста конфирмации, которых она встречала в своей церкви. Их было не слишком много, но и не мало.

Астон был невыносим. Он наотрез отказался одеться, как подобает в таких случаях. Общаясь с гостями, снисходил лишь до формальной вежливости.

Помню, что на мне было прелестное розовое платье. И я оказалась вполне способна наслаждаться танцами, лестью, взглядами и нескромными касаниями наиболее дерзких ребят.

Астон предпочел покинуть вечеринку. Он внезапно исчез, потом так же неожиданно появился с отсутствующим, призрачным взглядом.

Когда вечер закончился, он пришел ко мне в комнату. Его лицо было мокрым от слез.

— Я знаю, скоро это изменится навсегда. Я знаю все. Ты меняешься, Анна. У нас было последнее лето. Я не думаю, что люблю этот мир превыше всего.

Он пришел ко мне, и так, целомудренно, мы лежали рядом.

Но юные мальчики в таком раннем возрасте не могут долго выдерживать прикосновений женского тела. Неожиданно произошла эрекция. Через секунду, не успели мы приласкать друг друга, его семя было на моем животе. Он был подавлен. Слезы хлынули мне на грудь. А я чувствовала себя так, словно получила некое странное благословение. Семя и слезы. С тех пор они всегда были для меня символами ночи.