Жозефина Харт - Крах

Эндрю…

— Я ждал, что ты позвонишь. Была статья в «Новостях». Я отчаянно сочувствую. Это ужасная трагедия. Что я могу для тебя сделать?

— Я хочу сделать заявление. Мне это крайне необходимо. Прессе. Тебе потребуется согласовать его с полицией. Могу я обсудить с тобой это?

— Конечно. Статья была очень коротка. В ней оставалось много неясностей. Что случилось на самом деле? — Его адвокатский тон отдавал инквизицией.

— Я не на суде, Эндрю. И к тому же ухожу не только из департамента, но из парламента тоже. Я хочу, как частный гражданин, защитить память моего сына. Хочу защитить свою жену и дочь от всех спекуляций и грязных намеков, которые могут окончательно добить их.

— Ты и сейчас, и всегда был самым холодным из всех мужчин, которых я знал. Очень хорошо. Давай поработаем над этим твоим заявлением. Ты хочешь, чтобы оно было пространным?

— Нет. Исключительно коротким.

— Ты уже подготовил его?

— Нет, не полностью. Понимаешь, есть маленький аспект, в котором я не уверен.

— Давай согласуем основу. Затем мне понадобится сделать несколько звонков.

В результате мы пришли к соглашению, что Эндрю после официального расследования сделает следующее заявление от моего имени:

«Мой сын, Мартин, погиб прошлой ночью при трагических обстоятельствах. Разумеется, все посмертные церемонии будут выполнены. Надо признать, что некоторые события, окружающие эту трагедию, к сожалению, неоднозначны. В связи с этим я был вынужден сложить с себя полномочия в департаменте и в парламенте. Моя отставка дала немедленный результат. Как частный гражданин, каким я останусь до конца своих дней, я хочу неприкосновенно сохранить честь и достоинство моей семьи и личной жизни. Мы вправе оплакивать потерю нашего сына без публичного освещения. Это важно и для нашей дочери, потерявшей любимого брата. Ни сейчас, ни в будущем мы не намерены выступать ни с какими комментариями».

— Я сделаю это. Но будет очень много вопросов. Они никогда бы не позволили ускользнуть подобному сюжету.

— Нет. Но вполне очевидно, что если мы не станем давать объяснений, они вынуждены будут оставить нас в покое. Тем более что моя отставка лишает меня моей публичной роли.

— Сомневаюсь, что это будет так легко. Ты должен быть готов к весьма неприятным материалам в бульварных газетах.

— Я никогда их не читаю.

— Тогда, ладно, все в порядке.

— Эндрю, я стараюсь держаться, это верно. Нужно сделать все возможное для Ингрид и Салли.

— Я сожалею. Виноват. Невозможно было не обидеться на твой контроль. Что с Анной?

— Она в Париже.

— В шоке?

— Я думаю, да.

— Свадебный аспект… они так раздуют его.

— Да, уверен, так оно и будет.

— Ты, наверное, хочешь, чтобы я просил людей из соседних квартир — попытался уговорить их молчать?

— Вовсе нет. Те, что хотят говорить, непременно будут делать это. Смерть призывает их давать показания, так что это бессмысленно.

— Эта сенсация не продержится больше трех месяцев, ну, может, чуть дольше.

— Причина смерти не вызывает сомнений. Мартин умер от перелома шеи после падения. Думаю, мы сможем устроить через несколько дней частные похороны. Эндрю, жизнь не подготовила меня к такому разговору. Так невероятно для меня все то, что у тебя не вызывает сомнений. Я изо всех сил пытаюсь остаться в мире упорядоченной информации и разумных действий, я пытаюсь, я должен спасти их. Потом я могу свободно сходить с ума. Вот как, этого объяснения достаточно? Если нет, то хотя бы не сейчас, Эндрю, не сейчас. Мне крайне необходим твой абсолютный профессионализм. Прошу тебя.

— Я сделаю это, не беспокойся.

— Спасибо. Благодарю тебя. А теперь я должен идти. Собираюсь отправить Ингрид и Салли в Хартли с Эдвардом. Он сказал, что постарается устроить похороны там, на местном кладбище.

— А ты?

— Эдвард говорит, что я могу пользоваться его лондонской квартирой. Там я буду доступен каждому, кому понадоблюсь.

— Как Ингрид?

— Что я могу сказать об этом?

— Ничего.

— Земля спасения, Эндрю. Я хочу, чтобы они достигли этой земли.

— А ты?

— Что я? Моя жизнь кончена. Но сейчас это неважно, Эндрю. Я благодарен. А теперь я оставлю тебя освоиться со всем этим.

— Да. Всего доброго.

— Счастливо, Эндрю.

Может показаться неожиданным, но ужас пожирает свою добычу медленно. Сквозь долгие часы дней и ночей он распространяет всепоглощающую черноту на все проявления жизни, безжалостно уничтожая их. Когда надежда истощается, подобно крови, источаемой смертельной раной, охватывает тяжкое бессилье. Жертва скользит в подземный мир, где она должна пробираться незнакомыми тропами, которые, как известно, окутаны вечной непроглядной темнотой. Ужас сковал меня. Ингрид и Салли страдают от невыносимой боли. Я же должен нести за них этот ужас. Тогда, быть может, у них есть шанс.

— Ингрид и Салли хотели бы до отъезда побывать в госпитале. — Эдвард прошел в кабинет.

— Я возьму их с собой, не волнуйся, Эдвард.

— Без тебя. Я боюсь, Ингрид хочет ехать без тебя.

— Я понимаю. Эдвард, это очень трудно. Меня беспокоит это.

— Через некоторое время, я думаю, не так ли?

— Все, что ты можешь сказать, уже не имеет никакого значения, Эдвард. Я на время задавил боль. И могу помочь Ингрид пройти через это тяжкое испытание.

— Если ты придешь, ей будет только хуже.

— Ты спрашивал ее об этом, Эдвард?

— Нет. Но я уверен.

Я вышел в гостиную.

— Ингрид, я хочу взять вас с Салли в госпитальный морг.

Она сидела прямо в своем кресле. Ее ноги, казалось, вросли в ковер. Спина тяжело опиралась о спинку кресла. Это было тело, лишенное силы, настолько расхлябанное, как будто легкая слабость мышц вела к полному разложению. Лицо, с которого уже сошли царапины, вновь обрело свою деликатность и бледность, но повороты головы были до странности неестественны.

Собирала разбитое тело, защищала, скрывала лицо. Первые шаги на пути к выживанию. Беда, поймавшая ее в стальные тиски, была настоящей, реальной бедой. Уничтоженное тело, возрожденное яростью и неспособное переключиться, причиняло страдание, медленно и болезненно ее истощавшее. Внутренние раны, причиненные смертью любимых, никогда до конца не зарастают, они способны открываться вновь. Боль медленно устает и засыпает, но умереть она не может. Временами она перерастает свою тюрьму, и обнаруживается связь между заключенным и его тюремщиком. Я знаю, что только сейчас, только теперь Ингрид родила мне Мартина. Прошлой ночью я заключил в себя его смерть и вырвал это рождение из ее рук. А должен был оберегать. Она была свободна от гнева, без вины виноватая. Ингрид боролась с болью. И даже если бы победила боль, она осталась бы жить. И жизнь не была бы подвигом.