Елена Лагутина - Песочные часы

— Красное, ко не помидор. Красное, но не борщ, — таинственно произносила она. — Что это?

— Перец… — неуверенно отвечала Алена, удивляясь тому, как мало развито у нее воображение.

— Не угадала! Сдаешься?

— Сдаюсь…

— Томатная паста! — торжествующе выкрикивала Саша-маленькая. — Ну не смейся, Алена!

Потом они рассматривали альбом с фотографиями, который Саша сама отыскала в одной из тумбочек. Небольшой альбом преимущественно состоял из фотографий самой маленькой Саши — и только изредка мелькали лица ее родителей. Алена поймала себя на мысли о том, что пытается задержаться именно на этих страницах альбома — там, где маленькая Саша сидела на руках у папы или у мамы. Погибшая Полина на домашних фотографиях была почти такой же, как на той фотографии, что висела на стене. Все те же лучистые голубые глаза, те же волосы — пышное и невесомое светлое облако.

— Какая красивая…

— Кто, я? — Саша подняла голову, смотрела снизу вверх так беззащитно, что Алена вдруг захотела прижать ее к себе крепко-крепко, защитить от всего, что может поранить беззащитную душу…

— Ты, Сашенька. Ты очень красивая девочка.

— Я на маму похожа. Правда ведь?

— Правда. Очень похожа. И мама у тебя красивая.

— Ты тоже красивая, Алена. У тебя такие длинные волосы… Давай я тебя причешу!

Альбом тут же был безжалостно откинут в сторону — маленькая Саша загорелась новой идеей. Через минуту она прибежала в комнату с расческой в руках, забралась на диван, встала на коленки позади Алены и принялась расплетать ее тугую косу. Алена терпела, стараясь не показать, что она иногда причиняет ей боль, а Саша пыхтела за ее спиной, старалась, расстраиваясь из-за того, что густые и тяжелые волосы у Алены такие непослушные. Наконец она совсем устала и потеряла интерес к этому занятию.

Время близилось к обеду. Саша потребовала вареники с творогом.

— Бабушка всегда готовит очень вкусные вареники с творогом. А ты умеешь?

— Конечно, умею. А у нас есть творог?

Творог в холодильнике нашелся, и Алена предложила:

— Хочешь, будешь мне помогать?

— Ура! — закричала маленькая Саша. — Мы будем…

— Играть в поваров, — со смехом закончила Алена, — я уже догадалась.

Она насыпала муку в большую чашку, разбила яйцо, добавила воды, посолила, перемешала — и Саша тут же запустила свои маленькие пальчики в самую гущу получившейся массы, принялась давить изо всей силы, стараясь сладить с тугим и липким комком теста. Пальцы ее в результате прилипли, она подняла ладони, и тесто с чашкой приподнялось от стола вместе с ними…

— Алена, я прилипла, — восторженно прошептала она, — смотри!

— Вижу, что прилипла. Теперь не отлипнешь.

— Что, так и буду всю жизнь ходить с этой тарелкой? — с ужасом в голосе произнесла Саша, и Алена тут же пожалела ее, рассмеялась:

— Нет, конечно.

Тщательно отмыв ее пальцы от теста, Алена предложила:

— Давай я пока займусь тестом, а ты будешь лепить из творога маленькие шарики. У тебя получится, ведь ты, наверное, умеешь лепить шарики из пластилина?

— Умею, — согласилась Саша и принялась за дело.

Алена тем временем раскатывала тесто, посыпав поверхность кухонного стола мукой, и не заметила, как маленькая Саша, лукаво сверкнув глазами, свернула губы в трубочку, низко наклонилась над столом и дунула ей прямо в лицо. Мука взвилась над столом туманным облаком, и лицо Алены покрылось белой пылью. Саша радостно захлопала в ладоши.

— Ах ты… — Алена собиралась отругать ее, но в этот момент зазвонил телефон. Наскоро вытерев руки о кухонное полотенце, она схватила трубку и услышала голос, далекий, настолько сильно изменившийся, что в первые секунды она его не узнала.

— Алена, ты меня слышишь? Алло!

— Слышу, слышу!..

— Меня сегодня не будет, и завтра и послезавтра тоже… Вернусь в пятницу или в субботу… Алена!

— Саша?..

— Мама умерла. Позаботься о Шурике.

— Саша!.. — В горле застрял ком — она так хотела сказать ему тысячу важных слов, но связь внезапно оборвалась. Короткие телефонные гудки равнодушно, с опостылевшим постоянством потекли по телефонному эфиру. Она опустила трубку и прислонилась лбом к холодной стене, забыв о том, что за ней с тревогой наблюдают изумленные детские глаза.

— Алена… — Саша-маленькая подошла сзади и потянула ее за подол платья. Алена присела перед ней на корточки и заглянула в глаза, опасаясь разглядеть в них страшную догадку. Но Саша только улыбнулась и, заботливо проведя теплой и мягкой ладошкой по ее лицу, произнесла: — Замарашка… Давай я тебя почищу.

Он вернулся через три дня, рано утром. Саша-маленькая еще спала на диване — по обоюдному соглашению они с Аленой в первый же вечер совместного проживания решили, что будут спать вместе, а Алена, поднявшись с рассветом, сидела на кухне возле окна и напряженно всматривалась в алеющее небо, поглощенная своими мыслями. Изредка она подходила к спящей девочке, поправляла одеяло — утром в комнате всегда было прохладно, смотрела, как подрагивают во сне ее ресницы, прислушивалась к ровному, едва ощутимому детскому дыханию и снова уходила к окну. Почему-то она вспоминала маму — свою маму, которую всегда так любила и немного жалела. Раньше она не понимала, что это за странное чувство живет в глубине ее души, не могла понять, за что можно маму жалеть.

Мама всегда была доброй. Никогда, ни разу в жизни она не повысила голоса на своих детей. Повзрослев, Алена часто удивлялась этому — маленький Женя, сын Лизы, а позже дети Лили, Антошка и Алеша, своими шалостями порой доводили ее до бешенства, и она не могла удержаться, чтобы не повысить голос. А вот мама на детей никогда не кричала. Тихим, спокойным и уверенным голосом она просто говорила «нельзя» — и дети всегда ее слушались. У мамы, как и у любой деревенской женщины, имеющей детей, всегда было полно дел — и тем не менее она обязательно выкраивала час-другой на то, чтобы повозиться с малышами, помочь им сделать уроки. Дети маму никогда не боялись — они ее уважали, и только позже, повзрослев, к чувству уважения постепенно, неизвестно откуда, примешалось у Алены это странное чувство жалости.

Алена вспоминала, как однажды — кажется, ей тогда было около пяти лет, — проснувшись рано утром, вышла во двор в туалет. На улице было совсем темно. Алена не имела понятия о том, сколько может быть времени — если на улице темно, значит, ночь. В детстве этот вопрос решается однозначно. Спустившись вниз по деревянным ступенькам, она заметила приглушенный свет в глубине двора и почувствовала знакомый запах свежевыпеченного хлеба.

— Мама, — прошептала она, подойдя ближе, слегка поеживаясь от холода, — почему ты печешь хлеб ночью?..

— Сейчас уже не ночь, дочка. Уже утро. Просто зимой солнышко встает поздно.