Кристин Хармель - Забвение пахнет корицей

Там оставалась Хоуп, Роза это знала. И Анни. Но у них все будет хорошо. Хоуп сильная, только недооценивает себя, а Анни расцветет и станет чудесной девушкой. Роза не может остаться с ними навсегда и вечно их защищать.

Наверное, пришло наконец ее время. Наверное, и он где-то здесь, в этих пучинах, где-то в туманном мире, который, видимо, существует между жизнью и смертью. Розе отчаянно не хватало звезд, ее звезд. А как холодно и одиноко было ей без неба, которое по вечерам укрывало ее, напоминая о тех, кого она так любила.

Роза была уверена, что умирает; ей начали слышаться голоса призраков из прошлого. Она поняла, что жизнь подошла к концу, потому что узнала голос своего брата, Алена – только взрослый, низкий. Вот таким она и представляла себе этот голос, когда мечтала, как бы все было, если бы Ален выжил и повзрослел.

– Это ты спасла меня, Роза, – снова и снова повторял далекий голос на ее родном языке. – C’est toi qui m’as sauvé, Rose.

Мысленно Роза закричала в ответ:

– Я не спасла тебя! Я позволила тебе умереть! Я трусиха!

Но слова не сорвались с ее губ, а если это и случилось, все равно – Роза понимала – они потерялись бы в глубинах ее нынешнего таинственного мира. Она могла только слушать, и она слушала голос своего любимого брата, который продолжал с ней разговаривать.

– Ты научила меня верить, – шептал он ей. – И пожалуйста, перестань себя винить. Ведь именно ты меня спасла, Роза.

Неужели, думала Роза, это прощение, о котором она молила всю жизнь, хотя и не считала, что заслуживает его. Или просто очередная злая шутка старческого слабоумия, разрушавшего в последние годы ее мозг? Она больше не доверяла собственным глазам, ушам, ведь они так часто обманывали ее.

А потом он вдруг начал шептать ей:

– Ты должна проснуться, Роза. Хоуп и Анни, кажется, разыскали Жакоба Леви.

Тогда она поняла, что разум окончательно покинул ее, потому что это было совершенно невозможно. Жакоб умер. Давно умер. Хоуп никогда и не слыхала о нем. Роза никогда больше его не увидит.

Если бы только возможны были слезы в этом мрачном, бездонном море, Роза непременно бы расплакалась.

Мы едем от Элиды домой, и я замечаю, как глаза Анни блестят в темноте, так и сияют в отраженном свете.

– Завтра же поезжай в Нью-Йорк, мамочка, – заявляет она. – Ты должна его там разыскать.

Я киваю. По понедельникам в кондитерской все равно выходной, а если бы и не так, все равно ждать дольше просто невозможно.

– Мы с тобой выедем рано утром, – предлагаю я Анни, – сразу как встанем.

Дочь крутит головой.

– Я не смогу с тобой поехать, – с несчастным видом говорит она, – у меня завтра большая контрольная по общество-знанию.

– Какая ты у меня ответственная. – Я делаю паузу. – А ты к ней готовилась?

– Ну мам! – Анни возмущена. – Конечно! Фу.

– Молодец. Знаешь, что? Поедем тогда в Нью-Йорк во вторник. Во вторник сможешь прогулять уроки?

Анни мотает головой.

– Нет, ты должна ехать прям завтра, мам.

Я искоса смотрю в ее сторону и снова перевожу взгляд на дорогу.

– Детка, я готова подождать тебя.

– Нет, – ответ следует моментально. – Ты должна отыскать его как можно скорее. А то еще не успеем – вдруг времени остается совсем мало, а мы даже об этом не догадываемся?

– Состояние Мами сейчас стабилизировалось, – успокаиваю я дочь. – Она еще поживет.

– Да ладно, мам, – тихо говорит Анни, помолчав. – Ты сама в это не веришь. Ты прекрасно знаешь, что она может умереть в любой момент. Поэтому нужно съездить за Жакобом Леви как можно скорее, раз уж он совсем недалеко.

– Но Анни… – начинаю я.

– Нет, мама, – строго обрывает она, словно родитель она, а я ребенок. – Завтра же поезжай в Нью-Йорк. Привези сюда Жакоба Леви. Не подведи Мами.

Заехав на обратном пути в больницу, посидев чуть-чуть с Мами и отправив Анни спать, я сижу на кухне с Аленом. Мы пьем кофе без кофеина, и я пересказываю ему все, что мы узнали от Элиды и ее бабушки.

– Беса, – тихо повторяет он. – Какая благородная концепция. Обязательство помогать ближнему.

Ален неторопливо помешивает свой кофе, делает глоток.

– Так ты едешь завтра в Нью-Йорк? Одна?

Я киваю. Потом, чувствуя себя ужасно глупо, выпаливаю скороговоркой:

– Вообще-то я думала, может, спросить, вдруг Гэвин захочет со мной поехать. Просто он столько помогал нам в этом деле, с самого начала, понимаешь?

Ален улыбается.

– Это хорошая мысль. – Помолчав, он вдруг добавляет: – Знаешь, нет ничего дурного в том, чтобы полюбить Гэвина, Хоуп.

Я так ошарашена его бесцеремонностью, что чуть не поперхнулась кофе.

– Я вовсе не влюблена в Гэвина, – пытаюсь я выговорить сквозь кашель.

– Да влюблена, конечно же, – возражает Ален. – И Гэвин любит тебя.

На это я просто хохочу, но чувствую, что щеки пылают, а ладони вдруг делаются мокрыми от пота.

– Чепуха какая!

– Почему же чепуха? – не понимает Ален. Я мотаю головой.

– Ну, для начала у нас нет ничего общего. Теперь смеется Ален.

– У вас очень даже много общего. Я же наблюдал за вами, я вижу, как вы с ним разговариваете. Как ему удается тебя рассмешить. Как вы обсуждаете с ним любую тему.

– Ну… просто он хороший человек, – мямлю я. Ален накрывает мои руки своими.

– Ему небезразлично, что с тобой происходит. И, признаёшь ты это или нет, для тебя тоже важно, что происходит с ним.

– Но это еще не значит, что у нас есть что-то общее, – упрямлюсь я.

– Он заботится об Анни, – мягко говорит Ален. – Ты не можешь отрицать, что вас это объединяет.

Я долго молчу.

– Ну да, – нехотя признаю я. – Он заботится об Анни.

– Такое не каждый день встречается. – Ален гнет свою линию. – Только вспомни, как он помогал ей, когда мы были в Париже, а Розу отвезли в больницу. Он все для них делал. И для тебя.

Я опускаю голову.

– Знаю. Знаю. Он хороший парень.

– Дело не только в этом, – настаивает Ален. – Объясни, почему ты мне не веришь?

Дернув плечом, я отворачиваюсь.

– Начать с того, что он на семь лет меня моложе. Ален опять смеется.

– Твоя бабушка вышла за христианина, хотя была иудейкой. Ты только что побывала в гостях у женщины, мусульманки, которая замужем за евреем-христианином и счастлива. Если уж такие серьезные препятствия, как религиозные разногласия, оказываются преодолимыми, неужели ты всерьез думаешь, что семь лет разницы в возрасте вообще играют какую-то роль?

Я пожимаю плечами.

– Прекрасно. Но у меня, между прочим, ребенок.

– Конечно. Только я не понимаю, чему это мешает.

– Ты пойми, ему же всего двадцать девять лет. Не могу же я требовать, чтобы он взвалил на себя ответственность за подростка-девочку.

– Ты его, по-моему, еще не просила, – хмурится Ален, – а он тут как тут, уже берет на себя эту ответственность. Разве ты не видишь, что он уже сам принял решение?