Х. М. Уорд - Жизнь до Израненных - 2 (ЛП)

– Ого, серьезно? – звучит раздраженный голос Энтони. – Ты разбудила меня, трахая себя?

Я же была смущена. Никогда ничего подобного не делала перед ним, никогда! Самоудовлетворение не принимается в соответствии с правилами соглашения о наших взаимоотношениях. Я смущенно опускаю взгляд, и вижу, что простыня светится ярко розовым. Лицо вспыхивает, и я поспешно выключаю игрушку.

– Мы же пообещали, Джина.

– Знаю, я просто скучаю по тебе и не хотела тебя разбудить, – я бросаю игрушку на пол и наклоняюсь к нему, проводя пальцем по его голому боку. – Я заглажу свою вину, – это уже второе предложение с моей стороны за ночь.

Энтони поворачивается ко мне, взгляд сонный и сердитый. Моя рука соскальзывает с его бока. – У тебя всю твою жизнь было полно денег, так что ты не можешь понять. Все, что у меня есть, я заработал сам. Я хочу осчастливить тебя, Джина. Хочу дать тебе то, что дает тебе твоя семья, и для этого я должен работать. Возможно, так будет не всегда, но разве ты не можешь позабыть о своих плотских потребностях на пару дней, чтобы я мог обеспечить тебя, как я хочу?

Вина – это отвратительный монстр. Он похож на склизкого Коржика[3], покрытого зеленой слизью. Он сделан из комков слизи. Он жирный, слизкий, уничтожающий, заполняющий каждый сантиметр моего тела и сердце болью. Я никогда ни о чем не просила Энтони, но независимо от этого он думает, что под угрозой нехватки средств и семейных связей. Он чувствует, что должен вдвое больше работать, чтобы его заметили.

Я тяну одеяло и оборачиваю вокруг себя.

– Прости. Я знаю, как это трудно для тебя. Я просто хочу...

Лежа спиной ко мне, он произнес:

– Нет, не представляешь, как тяжело быть принятым в коллектив. Они не принимают меня, Джина. Я должен доказывать свою значимость каждый чертов день. Не хочу грузить тебя всем этим, но в жизни есть вещи поинтереснее секса.

– В жизни есть вещи поинтереснее денег.

Он горько смеется.

– И это говорит одна из самых богатых женщин Манхэттена.

Я поворачиваюсь и кладу руку на его плечо, но он отстраняется. – Не суть. Есть вещи, которые происходят определенным образом, и пока я не прорвусь через эту преграду, я буду никем. А когда прорвусь, все изменится. Я отвезу тебя в хорошие места, куплю дорогую одежду.

– Я не хочу вещи, Энтони. Я хочу тебя.

Он переворачивается и смотрит мне в глаза.

– Ты сейчас так говоришь, но когда придется жить в маленькой квартирке, носить одежду из Уол-март[4], не думаю, что тебе это понравится. Я ел Чириоз[5], стараясь преуспеть. Не хочу, чтобы ты приносила такие же жертвы. Позволь мне сделать это и прекрати волноваться. И если ты хочешь разорвать наше соглашение об игрушках...

Мое лицо краснеет.

– Нет, мы сохраним нашу договоренность. Никаких игрушек, только мы.

– Это моя девочка, – он щипает меня за щеку. – Жди меня и помни, что и я тебя жду, – затем он отворачивается и проваливается в сон, оставляя меня с тяжелым грузом совести.

Ненавижу, когда он прав. Не уверена, чем вызвано его правило «без игрушек», но выглядит романтичным, когда я соглашаюсь. И затем опять, у нас секс лишь раз в месяц, а в квартире мы находимся вместе больше раза в месяц. Я умираю со скуки и сильно по нему скучаю.

Вот почему Пит добрался до меня. С такой мыслью я чувствую себя лучше и проваливаюсь в сон.

17:58

К моменту, как добираюсь домой, я готова вытащить из задницы эту палку и бросить в Саут Бэй[6]. С моей удачей, золотой ретривер принесет ее обратно.

Перестань, Джина! Немного расслабься. Я встряхиваю плечами и закрываю глаза. На мгновение я кто– то другой, кто– то, кого я глубоко внутри похоронила. Я редко встречаюсь с ней. Она не балерина и не идеальный ребенок. Она – это я.

Уголки моих губ образуют улыбку, и я беру расческу. Держа ее у рта, как импровизированный микрофон, я начинаю тихо напевать, как маленькая христианская девочка. Делая глубокий вдох, я выбираю песню, которую могу воспроизвести более– менее прилично.

Есть много песен о выживании, но только одна разжигает во мне огонь. Пальцы сжимают импровизированный микрофон, и я позволяя пульсу бешено биться, наконец, отпускаю внешнюю оболочку и громко напеваю слова песни.

Я пою, словно мне плевать, что кто-нибудь услышит, прислуга уже в любом случае знает мой секрет, что я не так совершенна, что поступаю, как кто– то другой. Они также знают, что у меня нет музыкального слуха, у меня его нет на сто процентов. Описать мое пение легко – представьте кошку, застрявшую на флюгере посреди торнадо. От этой мысли я хихикаю.

И тут заходит в комнату мама, словно я пятилетняя девочка, играющая со спичками.

– Джина, какого черта? – мама замолкает, оглядывая мою комнату.

Я одета в лифчик и трусики, волосы накручены на бигуди, щетка у рта. Музыка ревет, когда она забегает в комнату, и ей открывается вид на мои попатанцевальные движения. Ее хихиканье отрезвляет меня, и я кружусь слишком быстро. Щетка пролетает через всю комнату, отскакивает от изголовья кровати и с глухим стуком ударяется прямиком об стену.

Мама моргает, на ее лице веселая улыбка.

– Не думала, что тебе нравится рэп.

Я хватаюсь за халат и стягиваю его.

– Это не рэп, мам. И ты могла бы постучать. Правда.

– Потому что ты могла делать что– то смущающее? – она застенчиво улыбается и прогуливается по моей большой комнате. Несколько лет назад мама выбрала бледно– голубые стены и белую отделку комнаты. Шелковые простыни, бархат в изголовье кровати и антикварный французский шкаф – все было выбрано ею. Мне даже не нравится синий… если это не Пит Ферро. Я вздрагиваю. Откуда эта мысль?

Мама принимает мою дрожь за раздражение. Она садится на мою кровать и смотрит на меня.

– Итак, ты наконец– то достигла этапа бунтарства. Самое время.

– Это ар-н-би!

– Знаю, но обычно, когда я захожу сюда, ты слушаешь Шопена или стоишь на пуантах. Я не привыкла видеть тебя в причудливых трусиках, трясущей своей задницей, – говорит она невозмутимо, без тени юмора.

От удивления я открываю рот и пронзительно кричу:

– Моей задницей?

Она выгибает одну совершенную бровь.

– Никогда не была уверена, что означает упоминание чьей– то груди или ягодиц. Разве я неправильно использую выражение?

Это меня смешит. Она может играть в эту игру с папой, но не со мной. Я бросаю в нее подушку.

– Знаешь, что это значит? Ягодицы? Серьезно?

– Кстати, мне нравятся эти колготки, увеличивающие задницу. Скажи мне, что происходит, когда парень хватает тебя и понимает, что она набита, как чучело? Большинство женщин не носят такие, дорогая.

– Большинство дочерей не обсуждают задницы с матерями, мама.