Фэй Уэлдон - Ненавижу семейную жизнь

Китти закрывает глаза и засыпает. Агнешка молчит, но слезы на ее щеках высохли.

— Ушам своим не верю! — кричит Мартин.

— Да фиктивно, фиктивно! — объясняет Хетти. — Господи боже мой, я говорю всего лишь о фиктивном браке.

На Мартина точно столбняк напал. Он изумленно глядит на Хетти, потом отводит глаза.

— Ничего не изменится, — говорит Хетти. — Я как была твоей гражданской женой, так и останусь. Нужен всего лишь клочок бумаги, законный документ, который разрешит все наши проблемы. Года через два вы разведетесь, и все встанет на свои места.

— Сейчас не так легко вступить в брак, — говорит Агнешка. — Законы изменились.

— Они меняются так быстро, что за ними не уследишь, — говорит Мартин.

— Нас может обвенчать отец Фланаган, — говорит Агнешка. — Я ведь одна из его прихожанок. Я украшаю церковь цветами. И вас он тоже знает, мистер Мартин, вы говорили с ним о епископах, и он запомнил.

Китти сладко спит в своей коляске. Они идут домой.

— На Украине церковные браки не приняты, — говорит Агнешка, — но мне всегда так хотелось венчаться в церкви.

Она говорит, что сошьет себе белое платье, и для Китти тоже сошьет, а Хетти будет подружка. Подружка невесты. И она заливается смехом. Кажется, она совершенно счастлива.

— Что же ты молчишь, Мартин? — говорит Хетти.

— Я думаю, все можно будет уладить, — наконец говорит он. — Священник сделает оглашение, пройдет три недели. Она живет в его приходе, я тоже. В качестве отца он уже меня признал. Неприятностей он не захочет. Сначала поженимся, а разбираться с властями будем потом, так?

— Три недели — это очень долгий срок, — говорит Агнешка.

— Для иммиграционной полиции с их бюрократической волокитой это никакой не срок, — решает Мартин. — Мы все успеем.

Мимо проезжает такси, и Мартин его останавливает, он хочет поскорей вернуться в журнал. Хетти тоже не хочется задерживаться, но она садится в автобус. Агнешка с Китти идут домой пешком.

Хетти, как выясняется, многое унаследовала от Ванды. Поставьте ее перед необходимостью выбора, и она найдет самый гибельный вариант. Ей даже не нужно бессонных метаний на рассвете, она и без них отыщет роковое решение, хоть бы и средь бела дня, в шумной компании.

О том, что произошло на кладбище, она мне рассказывает много времени спустя, когда уже ничего не исправишь. А сейчас говорит только, что у Агнешки неприятности с иммиграционными властями, она потеряла паспорт, но Мартин сможет все уладить через своих знакомых в Министерстве внутренних дел, а пока ей, Хетти, пришлось отпроситься на полдня с работы. Когда она возвращается в агентство, то выясняется, что Хилари уже успела переманить к себе Марину Фейркрофт, ведь Хетти на месте не было, сражаться с ней она не могла. Надо бы пойти к Нилу, но Хетти не хочет, чтобы ее сочли склочной, дескать, не находишь общего языка с коллективом. О том, что Мартин женится на Агнешке, чтобы спасти ее от депортации, она мне ни слова не сказала.

Что ж, сама я всю жизнь старалась по возможности не рассказывать Ванде всей правды из страха перед ее непредсказуемыми решениями, так почему Хетти должна меня во все посвящать, тем более что я даже и не мать ей, а бабушка? Мне за семьдесят, что я знаю о нынешнем мире? Я всего лишь жена сидящего в тюрьме преступника. Я могла бы все бросить и уехать с магнатом лесозаготовочного бизнеса Патриком и жить с ним в счастье и согласии до конца жизни, но не уехала, и это показывает, какая я кретинка.

Я выставила в витрине галереи две работы Себастьяна, те, где кровать и стул. Не хочу хранить их для выставки, очень уж они отличаются от его обычной манеры. Но вещи сильные, кровать я оценила в тысячу двести фунтов, а стул в тысячу. Кровати лучше продаются, чем стулья, — за исключением, конечно, вангоговских. Однако я понимаю, что на самом деле не хочу продавать картины, иначе оценила бы их в шестьсот и в пятьсот фунтов и была бы рада, согласись мне их кто-нибудь предложить.

Серена говорит, что предвидит неприятности с властями. Вдруг они начнут доказывать, что картины Себастьяна написаны в тюрьме и продавать их — все равно что продавать книгу преступника, нельзя допустить, чтобы он извлекал из своего преступления выгоду. Его имущество может быть изъято. Я никак не разберу, шутит Серена или нет. Надеюсь, что шутит. Стулом уже интересовались двое посетителей. Стул как стул, но именно на таком стуле Себастьян как раз и не стал бы сидеть, будь его воля, и уж конечно ни за что не лег бы на такую кровать. Наверное, именно этим картины так и притягивают.

— Меня вчера утром не было в журнале, очень сожалею, — говорит Мартин Гарольду. В его отсутствие пришло сообщение по электронной почте, уведомляющее о предстоящем слиянии “Эволюции” и “Деволюции”, издание будет называться “Эво/Деволюция”, а может быть, “Д’Эволюция”, — пока еще не решено. Мартин впервые об этом слышит. Что последует дальше, ему отлично известно. Половину сотрудников сократят, как всегда и бывает после слияния. Тех, кто наверху, не увольняют, начальства только прибавится, а вот рядовым сотрудникам, которых оставят, придется работать за двоих.

Гарольд подавлен, он словно бы съежился, как будто его синий костюм вдруг стал ему велик И уже кажется не таким пышнобородым, как обычно, точно волосам трудно пробиваться сквозь кожу и они устали.

— Дарвинизм — ничем не подтвержденная система, — жалуется он. — Деволюция, по крайней мере, солидная политическая теория. И они никак не стыкуются друг с другом, не перекликаются, разве что названия рифмуются и это экономит типографские расходы. Вы-то останетесь, Мартин, вы им нравитесь: вы умеете писать забавные статьи о возвращении Лысенко и о передаче потомству приобретенных свойств, это устраивает наших хозяев, и да здравствуют торговые автоматы во всех школьных коридорах, а что буду делать я? На мое место сядет редактор “Эволюции” Ларри Джагг. А Дебора беременна. Представляете, сколько будет стоить образование ребенка? И это в моем-то возрасте. Мы что-нибудь сболтнем, а женщины все принимают за чистую монету, вот в чем беда. А кстати, любопытно, где вы были вчера утром?

— Домашние неприятности, — объясняет Мартин. — К нашей няне пришли из иммиграционной полиции, и она запаниковала.

— Это не та, что снится вам по ночам и готовит кускус из курицы с маринованными овощами?

— Та самая.

— Не представляю, как вы до сих пор держитесь, — говорит босс. — Какая фигура, попка. А рот! С ума сойти.

Мартин изумлен. Он-то считал, что Агнешкины достоинства не бросаются в глаза и разглядел их один только он.

— Ее могут выслать, — говорит он. — И прощай тогда и кускус, и все остальное. Оказывается, она не полячка, а украинка. И какая-то сволочь на нее донесла.