Мария Лебедева - Туфельки от «Ле Монти»

Наутро слегка побаливала голова, и Петр предложил опохмелиться аспиринчиком. Запивая аспирин водой, Никита машинально посмотрел в окно, и его вдруг как током дернуло: машины не было.

Никита застыл со стаканом в руке, сердце забилось часто и неровно. Подскочил Петр, с громким криком потрясая кулаками, словно грозил кому-то в окно. Петра грызло чувство вины, что это он упросил друга оставить машину без сигнализации на волю случая, хотя разумнее всего было бы отвезти ее в гараж и приехать уже своим ходом. И вот, пожалуйста, расплата за их легкомыслие.

— Ты что, Петруха, ничего не понимаешь? — угрюмо спросил Никита.

— В каком смысле? — насторожился тот. — Чего не понимаю?

— Не понимаешь, чья это работа? — продолжал настаивать Никита.

— Ты думаешь, это... она? — дошло наконец до Петра.

— Не думаю, — ответил Никита, — а уверен на сто процентов. В нашем последнем разговоре она мне даже на что-то в этом роде намекала.

Накануне в ночной беседе Никита выложил Петру все, что случилось в его отсутствие, со всеми подробностями и в хронологическом порядке. И как это чудовище приходило с двумя гориллами и пыталось устроить тут театр одного актера, а он это чудовище ловко вышвырнул за дверь, и как эта мегера возвращалась за курткой и обрывала звонок у двери, и даже то, как он хотел убить ее, но, к сожалению, не убил.

— Не хватало еще, чтобы ты за этакую дрянь срок мотал, — волновался Петруха. — Дал бы ей раза, смазал бы по уху для острастки — и хорош.

— Да понимаешь, старик, — сказал Никита, — в том-то весь и кошмар, что, если б я смазал, то не смог бы уже остановиться, я бы обязательно прикончил ее. — И, как бы сам удивляясь своим словам, доверительно проговорил: — Не поверишь, в первый раз со мной такое... сам себя испугался.

Когда же Никита рассказал другу о разгроме квартиры, Петруха вскочил со стула, словно не в силах был переварить эту новость сидя, и нервно забегал по кухне, восклицая:

— Ни фига себе! Ну и ну! Вот сука!

— Помнишь наш разговор с тобой год назад? — остановил его Никита. — Ну, насчет развода? Я же тебе тогда еще сказал, что она сдвинутая и никакой развод не поможет.

Он пригорюнился и, подперев рукой подбородок, обреченно смотрел на Петра.

— Денег ей, что ли, дать? — задумчиво произнес он. — Может, ей жить не на что и оттого она так бесится? А? Как думаешь, Петруха?

— Ага. В валюте. Крупными купюрами. Ты что, сбрендил? — Петр постучал себя по лбу, затем по столу. — Ты только положи этой паскуде палец в рот, она всю руку оттяпает!

Никита встряхнулся, словно сбрасывая дрему, и бодро проговорил:

— Да, твоя правда, старик. Что это на меня нашло, не понимаю... дурь какая-то. — И, заглядывая другу в глаза, так же, как год назад, с отчаянием спросил: — Но что же мне делать, Петруха? Что?

Разрешить эту ситуацию оказалось настолько сложно, что Петруха сбегал в комнату и принес «заначку» — бутылку армянского коньяка. После нескольких рюмок друзьям пригрезилось, что они вот-вот найдут выход из положения, потому как безвыходных ситуаций не бывает, а разгром квартиры... что ж, это еще не самое страшное в жизни.

Петруха как-то притих, задумался, прикидывая так и этак, и наконец воскликнул:

— Эврика!

Никита с надеждой уставился на друга.

— Ее надо шантажировать! — радостно и громко кричал Петр. — С волками жить — по-волчьи выть!

— Погоди, погоди про волков, — остановил Никита. — Скажи толком: что ты имеешь в виду?

— Я тебе принцип нашел, — возбужденно, в упоении от собственного открытия, голосил друг. — Принцип, понимаешь? Таких сук нужно только шантажировать, иначе ее не остановишь.

— И как же мы будем ее шантажировать? — засомневался Никита. — То есть я хотел сказать — чем?

Петруха даже слегка рассердился на друга за непонятливость.

— Да это мы потом в деталях обсудим, но основной-то принцип — верный?

— Принцип-то, может, и верный, — согласился Никита. — Но ты же ее не принципом собираешься шантажировать.

И когда они стали перебирать, из чего в основном складывается жизнь любого человека — семья, дети, друзья, работа, собственность, деньги, — то поняли, что эта женщина абсолютна неуязвима для них. Никита практически не знал ее прошлого, не знал адреса родителей в Новосибирске, не видел никого из ее родственников даже на фотографии, детей у нее не было, денег и работы, скорее всего, тоже.

Но Петр все равно остался очень доволен своей идеей.

— Пойми, Ник, — утешал он друга, — такого не бывает, чтобы не за что было уцепиться. У каждого есть своя ахиллесова пята. Ну сейчас мы пока в горячке не можем ничего вспомнить, пока не знаем, но рано или поздно что-что всплывет, поверь мне, обяза-а-тельно всплывет...

Уже лежа под одеялом и не уставая удивляться своей находчивости, Петруха все еще бормотал:

— Шантаж, и только шантаж! Это, брат, великий принцип... С его помощью горы можно сдвинуть...

И вот наутро — машина! На этот раз у Никиты и в мыслях не было звонить Алле, он не в силах был слышать ее голос, теперь даже само слово «Алла» воспринималось им как ругательство, при сочетании этих звуков у него возникал образ чего-то отвратительного и липкого.

Заявив о пропаже машины, друзья вернулись к Петру, прихватив по дороге бутылку водки.

— Теперь я не за рулем, пей — не хочу, — горько пошутил Никита.

Но пить действительно не хотелось. С трудом протолкнув в себя две рюмки, Никита отправился с Максом в Черемушки.

Через три дня «Жигули» были найдены при входе в Лосиноостровский парк, недалеко от Ярославского шоссе. Из салона и из багажника ничего не пропало, но сама машина была в таком состоянии, что Федя, кряхтя и матерясь, обследовал ее около часа и наконец, выбравшись из смотровой ямы и вытирая грязные по локоть руки промасленными «концами», вынес свой приговор:

— Не, Никит, сливай воду, абзац твоему скакуну. Хана, отпрыгался.

Ирина старалась как можно торжественнее обставить первое знакомство с лучшим другом своего будущего мужа. Она выдвинула стол на середину комнаты, постелила самую лучшую скатерть и, приготовив три прибора, начала переодеваться. Выбрала свою любимую блузку из легкого золотистого шелка, соблазнительно облегавшую ее тонкую талию, и, конечно же, синие замшевые туфли, которые берегла как реликвию и надевала лишь в исключительных случаях.

Она посмотрелась в зеркало, осталась очень довольна своим нарядом и прической и, как ни старалась, никаких изъянов не обнаружила. Из зеркала на нее смотрела прелестная молодая женщина с сияющими карими глазами, чуть вздернутым носиком, что придавало лицу особую пикантность и оригинальность, и копной темных вьющихся волос, короной возвышавшихся надо лбом. Матовая кожа со слабым естественным румянцем на скулах, темные, почти черные ресницы и брови, яркие губы — казалось, она только-только вышла из косметического салона класса «люкс», где искусство макияжа ценится тем выше, чем менее заметен он на лице клиентки.