Вэл Корбетт - Лучший из врагов. На первой полосе

— Знаете, для положительного исхода выборов очень важно, чтобы и встретился с вами вновь и как можно скорее.

Эта встреча состоялась. Хотя ее студия не особенно интересовалась дальнейшим освещением деятельности одного из лондонских парламентариев, потребность Чарли в новых политических контактах привела ее на следующий день на пресс-конференцию партии. Последовавшая за тем их короткая встреча за бокалом вина несколько затянулась, потому что они никак не могли расстаться. Атмосфера была так эмоционально накалена, что, когда Филип случайно задел ее руку, Чарли задрожала.

— Вам холодно? — заботливо спросил он, взяв ее за руку.

Она покачала головой; легкая улыбка играла у нее на губах.

— Я боюсь поверить в то, что происходит сейчас, — произнес он, многозначительно глядя на нее.

— Я тоже.

Выражение ее глаз заставило его тут же подозвать официанта.

— Счет, пожалуйста, — быстро сказал он.

Филип не помнил, как они добрались до ее квартиры. Если бы она отказалась от его предложения подвезти ее, этим все и кончилось бы. Но этот вечер стал началом. Даже сейчас он помнил каждую деталь этих волнующих моментов в постели: вкус, запах, ощущения.

Потом она сказала ему, что все в нем доставляло ей удовольствие: его руки, его глаза, его тело — все, кроме его обручального кольца.

С самого начала это были серьезные отношения, а не простая интрижка. Они оба не спали в ту ночь, но совсем не по этому провели в постели и весь следующий день. Любовь с первого взгляда обычно называют вожделением, страстью или чудом. Но чем бы то ни было, ни один из них больше ни разу не взглянул ни на кого другого. Секс стал высшим проявлением их чувств. Страсть превращала даже самые незамысловатые прикосновения пальцев, рук и губ в волнующие ласки. Сходство их интересов, вкусов, мыслей преобразило то, что казалось обычным, в нечто необыкновенное.

Филип был в восторге оттого, что мог говорить с Чарли о политике. Она была в курсе всех событий и понимала его с полуслова. Даже когда они порознь смотрели политические обзоры, он мог позвонить ей и сказать:

— Ты говорила, что он попытается увильнуть от ответа. Не кажется ли тебе, что он все испортил?

Они были столичными жителями, любили одни и те же фильмы, шутки, газеты, ненавидели одних и тех же политических всезнаек по обе стороны Атлантики — как все серьезные политики, Филип следил за событиями в Соединенных Штатах и Европе.

Чарли была совершенно не похожа на Ванессу, которая чувствовала себя гораздо счастливее вне Лондона. Филип начал с нетерпением ждать понедельников.

Какое-то время реальная жизнь не затрагивала их, но потом напряжение двойкой жизни, которую вел Филип, стало сказываться на нем. Ему было гораздо проще уклоняться от назойливых вопросов жены, чем отказывать просьбам дочерей проводить больше времени дома. И Эми в свои четырнадцать лет стала задавать довольно настойчивые вопросы, вроде: «Почему тебя не было в кабинете, когда я тебе звонила после шестичасового голосования?» Однажды она заметила, что он не сидел на своем обычном месте во время запросов премьер-министру. Где же он был? Девочку легко было обмануть, но Филип с тревогой думал, было ли это простое детское любопытство или за этими вопросами стояла Ванесса. Он также беспокоился, что, если информация о его любовной связи просочится в прессу, это может повредить его партии. Хотя он был и не столь уж известной личностью, газеты могли раздуть это дело. Но потребность видеть Чарли и быть с ней заглушала его опасения.

Чарли тоже не устраивало такое положение вещей. Уверенная, что Филип больше не любит свою жену, она все же понимала, что он чувствует свою ответственность за детей и Ванессу. За это она еще больше уважала его, но ситуация начинала тяготить ее.

После нескольких недель мучительных переживаний они попытались прекратить свои отношения. В течение двух дней они никак не общались друг с другом; наконец на третий в шесть часов утра не выдержал Филип. При звуке его голоса в трубке вся решимость Чарли тут же исчезла.

Снова начались дни счастья и отчаяния. Вопрос о том, чтобы как-то оформить свои отношения становился неразрешим. Филип не хотел бросать дочерей, и не в характере Чарли было разрушать семью.

Вытерпев несколько месяцев таких мучений, Чарли решила, что раз вся причина в ней, то она и должка найти выход. Ничего не сказав Филипу, она договорилась со своей компанией о переводе ее в нью-йоркское бюро. Только получив назначение на новую работу, она сообщила Филипу о своем решении.

— Ты должен еще раз попытаться спасти свой брак, — сказала она со слезами на глазах. — Я уверена, что если меня здесь не будет, вы с Ванессой сможете все уладить. Ты не можешь бросить свою семью. Если ты сделаешь это из-за меня, в конце концов ты меня возненавидишь, а я этого не вынесу.

Чарли была настроена так решительно, что Филип вынужден был согласиться с ней, признавая, что из четырех женщин в его жизни, она обладает наиболее сильным характером.

В течение следующих шести месяцев Филип и Ванесса пытались спасти свой брак, но все было напрасно. Когда они в очередной раз крупно поссорились, Филип не выдержал. Он переехал в свою служебную квартиру, что его поверенный в беседе с журналистами назвал «временным раздельным проживанием». За исключением одного телефонного звонка Чарли, когда ни он, ни она не сказали, что каждый из них думал и чувствовал, Филип не поддерживал никаких связей с ней, хотя думая о ней постоянно.

В Нью-Йорке Чарли тосковала. Работа, которая раньше занимала каждую ее свободную минуту, теперь не доставляла никакого удовольствия, потому что Филипа не было рядом, чтобы разделить с ней ее успехи и трудности. Она чувствовала себя так, будто шла по бесконечному темному туннелю и не видела для себя никакого просвета. Друзья жаловались, что она потеряла свою живость, и были правы. Она никогда не отказывалась от приглашений, считая, что ей полезно чем-нибудь занять себя, но люди, с которыми она встречалась, казались ей скучными и не остроумными, а мысли о сексе не с Филипом были просто невыносимы.

По мере того как проходили месяцы, Чарли все чаще задавала себе вопрос, неужели она всегда будет чувствовать себя такой печальной, такой опустошенной. Но все изменилось в один чудесный апрельский день.

Она была в редакции, в которой как обычно было очень шумно. Пять телефонов на столе перед ней зазвонили одновременно. Случай, судьба или что-то еще подтолкнуло Чарли взять трубку именно того телефона, по которому звонил Филип Локхарт.

— Это я, — без предисловий сказал он. — Ничего не говори, пока не выслушаешь меня.

Это предупреждение было совершенно напрасным: она не могла не то что говорить, но и дышать.