Эмили Сноу - Трофей (ЛП)

- Не хочу, чтобы о тебе снова начали сплетничать, размещая наши совместные фото в сети, - он поднимает мои волосы и прячет их под шапкой, убеждаясь, что каждая прядка скрыта от посторонних глаз. Этот жест настолько интимный, что мое дыхание становится прерывистым. - Не говори со СМИ, - приказывает он.

- Да, мистер Вульф.

- Скажи мое имя еще раз.

- Мистер Вульф.

А затем он целует меня так страстно, что от этого поцелуя возникает желание сорвать с него всю одежду прямо здесь и сейчас.

- Боже, я мог бы написать песню о том, как ты произносишь мое имя.

- Так же как ты планируешь написать песню о моей попке? - дразнюсь я.

- О каждой части тебя, - говорит он голосом, от которого мое сердце буквально тает. С силой сжимая мои груди в последний раз, Лукас стучит в перегородку между салоном и водителем, давая тому знак, что готов к встрече с фанатами.

†

Как только мы оказываемся в своем гостиничном номере, Лукас сообщает мне, что должен уехать, чтобы уладить еще несколько мелких вопросов. Я не против его отсутствия, по крайнем мере в течение недолгого промежутка времени, так как смогу использовать это время на то, чтобы полюбоваться видом на Антланту из окон нашего номера. Он - ошеломляющий. Мы остановились в президентском люксе, на последнем этаже гостиницы, весь номер отделан мрамором, шикарной мебелью и имеет кровать по истине королевского размера. Я бы полежала на ней, если бы не тревожная мысль о том, что мы с Лукасом испытаем ее вместе.

Принимая ванну я неспешно брею ноги и мою волосы, а затем использую свободное время на то, чтобы сделать несколько звонков и ответить на электронную почту, свою и Лукаса.

Когда я дозваниваюсь до бабушки, в ее голосе слышится облегчение от моего звонка.

- С тобой все хорошо? - спрашивает она.

- Ага, я в порядке. Я... – начинаю я, но останавливаюсь, когда слышу ее всхлипы. - Бабуля, что происходит?

- Это из-за Ребекки, - говорит она. Я слушаю, замирая на месте от ее рассказа о том, как моя мать ввязалась в драку с несколькими другими заключенными из-за того, что украла у тех пару обуви. Внутри моего живота начинает собирается горечь и стыд, когда ба продолжает свой рассказ, сообщая мне, что маме теперь придется отправиться в больницу округа для проведения операции. - Я не понимаю, зачем она вообще брала чужую обувь, Сиенна. Я передаю ей деньги в книгах. Там было столько, сколько ей...

Я опускаюсь на пол, опираясь спиной о край дивана. Похоже, что мне не придется выпытывать у бабули насчет моей матери. Она признала, что ездит ее навещать, но мне бы хотелось, чтобы все перенесенные бабушкой страдания взвалились на мою долю, а не на ее.

Ба прекращает говорить. И мне слышны ее тихие всхлипы и какие-то шумы на том конце провода. Должно быть она в постели. Я сжимаю руки в кулаки и ударяю ими о диван.

- Бабуля, я не могу тебя отругать за то, что ты с ней видишься. Я не собираюсь с тобой спорить, потому что у меня нет возможности поговорить об этом сейчас, но пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, перестань позволять ей использовать себя.

Несколько лет тому назад, когда маму наконец-то нашли - после ее побега из города, охотники за головами догнали ее через два дня после этого - суд присудил бабуле штраф в размере 300 тысяч долларов наличными. Если бы только мою мать поймали на 48 часов раньше, то ба никогда бы не столкнулась с подобной ситуацией.

Но даже после того, как мама ее настолько подставила, бабушка все равно заняла ее сторону, когда та попыталась поговорить с Сетом о том, чтобы он принял на себя ее вину и понес меньшее наказание, так как был еще подростком.

Моя бабушка настолько добрая и смеренная, что заслуживает гораздо лучшей жизни, чем моя мать. Я и Сет заслуживаем лучшего, чем наша мать, и хоть мне и ненавистно это признавать, но наш отец тоже лучше матери.

Наша связь с отцом сводилась к телефонным звонкам раз в две недели и редким смехотворным встречам по праздникам, эквивалентным приветствию бездомного, над которым издеваются в кафе в Лос-Анджелесе, где я обычно покупаю Томасу чашку кофе по утрам.

- Я знаю, - говорит бабуля между всхлипами. - Просто все так непросто... с домом и Ребеккой. Я не знаю, что мне еще сделать или куда пойти.

- Не волнуйся, я уже скоро буду дома, и мы обо всем позаботимся. Клянусь.

- Все так непросто, - повторяет она. - Я-я, наверное, пойду спать, дорогая. Завтра я собираюсь снова навестить твою мать в больнице и заодно встретиться с собственным врачом. Но детка, я так сильно люблю тебя.

- Я тоже тебя люблю, ба.

Но как только я кладу трубку, мои зубы сами по себе крепко сжимаются. В таком состоянии меня и обнаруживает Лукас: со спрятанным в ладони лицом и неистово сжатыми зубами.

- Не скреж... - он делает резкий вдох, а затем в считанные секунды пересекает мраморное фойе, входя в гостиную. - Что, черт возьми, происходит?

- Я в порядке.

- Сиенна, - говорит он, и в его голосу слышится предупреждение, я поднимаю на него свой взор, не скрывая заплаканное лицо. Лукас опускается рядом со мной на пол, опираясь как и я спиной о диван. Мне почти что смешно от того, каким беспомощным он выглядит в данной позе, вытирая мои слезы и притягивая в свои объятия. Лукас Вульф - самый властный из всех известных мне людей, позволяет мне шмыгать носом возле своей белой рубашки, размазывая потекшую тушь по чистой ткани.

Я всхлипываю.

- Моя мать подралась в тюрьме.

Удерживая меня за плечи, он немного отстраняется, прокладывая между нами достаточное пространство, чтобы заглянуть в мои глаза и попытаться прочитать мои эмоции. Лукас хмурится, сжимая вместе свои губы.

- Не думаю, что ты грустишь из-за того, что кто-то отшлепал по заднице твою мать.

Я смеюсь сквозь слезы и вытираю руками лицо.

- Боже, нет. Она нарывалась на это несколько последних лет. Это... - я испускаю тихий, приглушенный стон, и Лукас снова зарывается лицом в мои волосы, поглаживая мой затылок, от чего у меня возникает чувство безопасности, - из-за бабушки, ну, ты знаешь. Моя мать использует ее, а бабушка раз за разом терпит это. Это просто разрывает мне сердце. Ты не представляешь, как сильно мне за нее обидно.

Лукас бормочет, что понимает меня, но я слышу, как его голос дрожит. Думаю, он считает, что я что-то утаиваю.

Но, не смотря на свои подозрения, Лукас выслушивает мои всхлипы и жалобы на мать. Кажется, словно у меня сорвало плотину, и все копившееся внутри вырвалось наружу, тем самым нарушая все гласные правила. В конце концов, он твердо приказывает мне лечь в кровать, после чего укутывает в этой огромной постели, и от одного взгляда в его глаза несказанные слова становятся ясны.

Я вижу, он понимает, что все сказанное мной о бабуле - о том, как ее раз за разом использовали и подводили - все это когда-то было и обо мне.