Людмила Синицына - Узор счастья

Хорошо хоть новые посетители пока не появлялись...

...А Костя не торопился уходить, вспоминая последнюю встречу с Павлом.

Он сказал тогда, что с устройством «на место» не получится никак — нужен стаж работы не менее трех-четырех лет в определенных организациях. А также соответствующие характеристики.

— Как ты сам понимаешь, я не смогу сделать тебе всего этого, — сразу оговорился Павел, а Костя даже побелел. — Постой, постой, — успокоил его Павел. — Давай разберем ситуацию. На кой хрен тебе надо устраиваться именно туда? Я же предупреждал — они начнут прощупывать, проверять, могут послать человека в твой родной город. Ты уверен, что за тобой ничего там не числится?

Костя еще более помрачнел.

— Не уверен, — ответил он наконец, и верхняя губа его дернулась, как у хищника.

Павел еще раз внимательно посмотрел на собеседника:

— Тогда тем более нет резона. И вот что я подумал, — он наклонился вперед. — Особняк, как ты сказал, стоит на углу. Так ведь?

— Так, — медленно произнес Костя сквозь зубы. Он еле сдерживался, чтобы не заорать, не стукнуть кулаком по столу — так его разозлил ответ Павла. И только поняв, что выход из тупика все же есть, он начал постепенно приходить в себя, и густая пелена потихоньку отступала.

— Ты говорил, что там неподалеку идет стройка?

Костя снова кивнул, не отводя от собеседника тяжелого взгляда, от которого Павлу стало даже немного не по себе.

— Ну так как? Понял?

— На стройку не пойду. Мне нужно свободное время.

— А зачем тебе туда устраиваться? — пожал плечами Павел. — Тебе важно другое...

Предложение Павла было неожиданным. И легко исполнимым. Идея эта должна была принести покой в его мятущуюся душу, но пока что спокойствие не приходило. Костя ощущал, как в нем, словно струна, дрожит какой-то нерв. Ему хотелось иной раз сесть на землю, поднять голову и завыть по-волчьи. Накинуться на кого-то, смять, загрызть, задушить. Весь мир, казалось, настроился против него. И главное — все время получалось так, что Светка, как линия горизонта, уходит все дальше и дальше от него. Но больше Костя не хотел ждать.

Он снял дачу, стоявшую в отдалении от других домов. Оборудовал подвал, поставил нужную мебель, даже биотуалет. Оставалось привезти туда Светку. И она или выйдет за него замуж, или сгниет в этом подвале. Другого пути у нее нет.

«Забеременеет, — думал Костя, — и перестанет брыкаться. Женщины любят силу, власть и богатство».

А потом, когда он будет стоять не в середине цепочки, а переместится к ее началу, то увезет Светку заграницу. Пусть она там водит ребенка во всякие колледжи и рисует свои картинки. У Кости свело скулы от этой мысли. Но ему еще надо было побывать в родном городке, довести свои дела до конца. Он не любил бросать начатое. Правда, ребята передавали, что участковый почему-то расспрашивал их, где он работает, когда приедет в следующий раз, пожалел, что не может поговорить с Костей сам. И этот интерес Костю не радовал...

Вахтерша в институте долго расписывала, как повезло Светкиной группе, какие у них привилегии.

«Привилегии». Теперь это называется «привилегии»!

— Бум знать, — прошипел сквозь зубы Костя, чувствуя, как по всему телу снова прошел отдаленный гул, какая-то вибрация, после которой он переставал отдавать себе отчет в том, что делает.

Когда Светка окажется на зимней даче, затихнет ли этот гул? Костя боялся получить ответ на свой вопрос. Ему хотелось думать, что да. Но с другой стороны, каждый раз после того, как он отдавался во власть стихии, в его организме что-то менялось. Словно уходило куда-то мучительное напряжение, и на какое-то время ему становилось легче.

— А почему ты меня так подробно расспрашивала про особняк? — вспомнила вдруг Светлана незадолго до отъезда. — Там жила какая-нибудь твоя подруга? Кто-то из знакомых?

— Нет, — отозвалась Елена Васильевна. — Там прошло мое детство.

Светлана чуть не выронила из рук кофточку, которую укладывала в сумку, стоявшую на кресле.

— Ты никогда не говорила...

— Почему же не говорила? — пожала плечами Елена Васильевна. — Просто не называла переулка. Но если помнишь, когда мы приезжали в Москву, то иной раз проходили по тем улицам. Нечасто, но проходили. Тогда в нем располагался туберкулезный диспансер. Я хотела — несколько раз собиралась — показать тебе этот дом и сказать: вот здесь я росла. Вот эта минута и наступила, — она улыбнулась. — Тебе ведь приятно знать, что дом, куда ты приходишь работать, имеет к тебе самое прямое отношение — ведь его выстроил твой прадедушка.

— Приятно? — протянула Светлана. — Вот уж не знаю.

— Видишь, поэтому я и не торопилась писать тебе.

Светлана, забыв про сумку, подошла поближе к наброску, который сделала с особняка и который Елена Васильевна вставила в паспарту и повесила на стену рядом со старой фотографией. На этой фотографии у ворот особняка (он виднелся в глубине двора, и Светлана прежде не обращала на него внимания — просто дом и все) стояла маленькая девочка в белом платьице, панталончиках, с распущенными волосами и бантом на макушке.

— В те времена мне казалось, — заметила Елена Васильевна, останавливаясь рядом с фотографией и наброском, — что сад невероятно большой. И у меня там были свои таинственные уголки. А когда мы с тобой проходили мимо, поражалась, насколько он, по сути, маленький...

Когда мама садилась на скамейку и задумывалась о чем-то своем, я осторожно подкрадывалась к яблоне, которая росла в самом дальнем конце — там у забора были заросли лопухов, садовник почему-то не считал нужным их трогать. Я все надеялась, что найду там маленького ребеночка. Меня уверяли, что мама нашла меня в саду, вот и я заглядывала под лопухи — а вдруг там лежит младенец? Разумеется, девочка. Я мечтала, что буду ее воспитывать. Про то, где нашли старших братьев, я не спрашивала. Отчего-то была уверена, что их могли отыскать только в лесу, в поле, на речке или где-нибудь еще, но только не там же, где меня.

— И у камина были эти головки в стиле модерн?

— Мне они казались феями. И я мечтала проснуться посреди ночи и посмотреть, как они разговаривают между собой, посмеиваются или поют.

— И то, что я тебе описала, похоже на то, что было?

— Такое впечатление, что особняк восстанавливали по старым фотографиям. Их сохранилось немало, хотя бы потому, что у нас бывало много замечательных и известных людей того времени: писатели, музыканты, поэты, певцы, режиссеры. Мать умела приветить и обаять кого угодно. И многим старалась помочь. Что касается отца, то он задолго до моего рождения сотрудничал с отцом Цветаевой, очень много картин купил сам и передал в дар Румянцевскому музею.

«Надо же, мой любимый», — подумала про себя Светлана. Сейчас ей вспомнилось, как однажды Елена Васильевна обмолвилась о картинах в музее на Волхонке, но потом вдруг оборвала себя на полуслове. Время было иное, и ей явно не хотелось продолжать разговор на эту тему. А Светлана и не придала ему особенного значения. Но сейчас многие разрозненные фразы, отдельные слова, какие-то фотографии, которые, бабушка торопилась переложить, сложились в единое целое.