Татьяна Тронина - Запретная любовь (сборник)

Зина меняла наряды и гордилась модным купальником. Старалась изо всех сил. Половинкин в море заходил редко и неохотно, долго стоял по щиколотку в воде, ежился, смешно морщил нос и все не решался зайти поглубже.

Нюта смотрела на него и никак не могла понять, чем привлек ее подругу этот смешной человек.

Герман был тоже из зануд и «очкариков», но по крайней мере у него присутствовал юмор, гитара и организаторские способности.

Вечерами Зина и Половинкин уходили «пройтиться». Нюта читала у себя в конурке под светом тусклой хозяйской лампочки. Герман сидел во дворе и штудировал научные книги.

И никакого дела друг до друга им не было – это было так очевидно, что никто из них не старался произвести хоть какое-то впечатление на другого.

Ночью Зина жарко шептала, что Половинкин «почти готов», дело продвигается, и они уже целовались.

– После этого он обязан жениться, – смеялась Нюта, – а твое дело его в этом убедить!

Каникулы пролетели быстро, и вот они снова в поезде, а поезд идет в Москву. Нюта смотрела в окно и думала о том, как бесполезно пролетает ее жизнь – вот так же, как придорожные полустанки, как села с пышными палисадниками, как бабы, стоящие вдоль полотна и машущие проходящему поезду.

Она опять загрустила и поняла, что любовь никуда из сердца не делась, и никуда не делась печаль, и боль осталась – такая же щемящая, все еще сильная…

Она легла на полку, отвернулась к стене и заплакала.

Зина и Половинкин, обнявшись, стояли в коридоре и о чем-то шептались.

А Герман подошел к Нюте и погладил ее по волосам.

– Все будет хорошо, – шепнул он, – я тебе обещаю.

А она – от этого внимания, понимания и человеческой, внимательной нежности – расплакалась пуще прежнего.

Он вышел в коридор и прикрыл за собой дверь купе. Она была ему за это благодарна и подумала, что он хороший человек и прекрасный друг.

Встреча с родителями и запах маминых пирогов и родного дома – в эту минуту она ощутила такую радость и такое счастье, что долго не могла наговориться и все целовала мать и обнимала отца.

Вечером к ней зашла мать и, погладив ее по голове, тихо спросила:

– Ну, что? Отпустило?

Она дернулась под ее рукой и резко и сухо спросила:

– Что именно? Что ты имеешь в виду?

Мать растерялась и смущенно пролепетала:

– То, что тебя мучило…

– А человека всегда что-то мучает! – дерзко и с вызовом ответила Нюта. – Например, совесть. Или обида. Или чувство вины!

– Ну, тебе как-то… Еще рановато… – вздохнула мать. – Особенно про вину и обиду…

Нюта не ответила и отвернулась к стене. Мать вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь.

И опять нахлынула такая тоска, снова затопила сердце, окатила горячей волной, сдавила горло.

Ни на один день она не переставала думать о нем. Только с каждым днем его лицо становилось все более расплывчатым, словно немного размытым, нечетким, как детская переводная картинка.

И голос его она почти забыла – вернее, помнила так отдаленно, так приглушенно, словно издалека. А запах табака и «Шипра» остался ярким, почти назойливым. И она тут же улавливала его у прохожих мужчин и останавливалась, оборачивалась им вслед.

Свадьбу Зины и Половинкина назначили на осень последнего курса. Зина шила белое платье и украшала фату атласной лентой и цветами. Сняли зал в ресторане «Будапешт», и Нюта с подругой ездили уточнять меню – горячее и закуски.

Свидетельницей со стороны невесты была, естественно, Нюта. А со стороны жениха, так же естественно, Герман. «И друг, и брат, – как остроумно заметил он, – двойная ответственность!»

Народу было довольно много – у Зины и Германа оказалось так много родни, московской и приезжей, что разместить эту родню оказалось большой проблемой.

Герман отдал свою комнату. «На растерзание», – прокомментировал он. А Нюта предложила подруге свою – родители все равно на даче, и я поеду туда, – с большим удовольствием, кстати!

Свидетели сидели по бокам от жениха и невесты, и Герман на правах близкого друга и «соратника по несчастью» ухаживал за Нютой, подливая ей вина и подкладывая салаты.

Нюта отдала Зине ключи от квартиры и собралась на вокзал. Герман вызвался ее проводить.

Подошла электричка, и он вдруг вскочил в поезд и в ответ на ее растерянный и недоуменный взгляд, отдышавшись, объяснил: время не раннее, дорога от станции долгая, ну как не проводить хорошую девушку и лучшую подругу сестры Половинкиной, увы, уже так, Зинаиды!

Он рассмеялась, и ей почему-то стала приятна его неожиданная выходка.

В поезде они молчали, Нюта дремала, прислонившись к прохладному окну. Он разбудил ее на нужной станции, и они вышли на перрон. Октябрьский поздний вечер был прохладен и влажен. Особенно это чувствовалось за городом. Он накинул ей на плечи пиджак, и она вдруг вздрогнула, сжалась и быстро пошла вперед.

Они быстро дошли до калитки, она остановилась и посмотрела ему в глаза. Отчего-то им стало неловко, и ей захотелось скорее проститься, и это тоже было неловко, потому что он замерз, и следовало, конечно, пригласить его в дом и предложить чаю.

Она вздохнула и пригласила. Ей показалось, что он обрадовался, и они пошли к дому, где на крыльце стоял отец, вглядываясь в темноту ночи.

Долго пили чай с вареньем, и Герман разговаривал о чем-то с отцом, а она на кухне шепталась с мамой, сплетничая о свадьбе.

Германа оставили ночевать, и Нюта пошла в мансарду отнести ему подушки и одеяло. Он поднялся следом, и они столкнулись у лестницы лицом к лицу. Она хотела обойти его и пойти вниз, а он взял ее за плечи и, посмотрев в глаза, тихо сказал:

– А не хотели бы вы, мадемуазель, повторить нынешний праздник? И снова гульнуть под марш Мендельсона?

Она дернулась, выпросталась из его рук и ответила:

– Не нагулялся?

Он мотнул головой.

– Праздник никогда не бывает лишним!

Она вздохнула и с усмешкой посмотрела ему в лицо.

– А ты… влюблен в меня, что ли?

Он, не раздумывая, кивнул.

– За невнимательность – два! – И с горечью добавил: – Сам виноват, если девушка не заметила…

– А я? – спросила она. – Или это уже не важно?

– Важно то, что я буду тебе хорошим мужем, – серьезно ответил он. – И еще… Я постараюсь, ну, чтобы ты… оценила. Готов тебя нежить и холить. Боюсь, что не оценить этого у тебя не получится.

– А про любовь – это не главное, верно? – саркастически поинтересовалась она.

– Главное, – уверенно кивнул он, – и ты меня полюбишь. Честное слово! – И так же уверенно добавил: – Я же сказал – все будет! Вот еще вспомнишь мои слова!

– Девушке дают время подумать. Три дня не прошу – до утра! – шутливо отозвалась она.

Герман улыбнулся, кивнул и поклонился шутовским поклоном, пропуская ее вперед.