Мэтт Пенья - 12 историй о настоящей любви (сборник)

– Звучит мило, – отозвалась я. Но от этого рассказа мне вдруг стало тошно, будто я отравляла все своим присутствием. Своей ложью.

– У меня… – оттолкнувшись, я встала из-за стола. Нужно убираться отсюда. Нужно бежать . – У меня голова болит. Извините. Я просто…

– Этан, – сказал Клинт, – отвези ее домой.

Холодный воздух обжигал легкие. Небо было чистым и ясным, слишком ясным, хотя после заката прошло уже три часа. Сколько бы я там ни стояла, я понимала, что никогда не привыкну видеть так много звезд.

– Ты как? – спросил Этан, но я даже дышать не могла, а уж тем более говорить.

– Я должна им сказать, – выдавила я наконец, задыхаясь. – Они такие добрые. Они возненавидят меня. И тебя! Я должна им сказать. Сейчас же. Сегодня. Я…

– Нет, – Этан решительно помотал головой. – Если скажешь им все сейчас – разобьешь сердце тети Мэри прямо перед Рождеством.

– Ее это не будет волновать. Ее муж и дочь скоро приедут и…

Взгляд Этана заставил меня остановиться. В нем была абсолютная скорбь.

– Боже, Лидия. Я думал, ты знаешь.

Что знаю?

– Они погибли. Года полтора назад. В аварии.

В голове всплыли слова тети Мэри: « Я теперь почти не езжу на машине».

– Это будет ее второе Рождество без них, – закончил Этан, и я почувствовала, будто кто-то ударил меня под дых. Вспомнила объятия тети Мэри, ее пустой дом. Ель и самодельный чулок для Хульды.

– Это одна из причин, по которой я решил, что было бы неплохо пригласить Хульду, – сказал он мне. – Тетя Мэри не любит одиночество, а в праздники ей особенно тяжело…

– Да. Конечно. Жаль, что я раньше не догадалась. Я бы…

– Нет! Не меняй ничего, ладно? Ее и так все вокруг жалеют. Хорошо, когда есть кто-то, кто не относится к ней, как к хрупкой вазе. Она была так счастлива только до аварии. Если ты скажешь ей сейчас… это ее убьет.

– Рано или поздно она все равно узнает, Этан. Я ведь не могу здесь остаться. Когда-нибудь мне все-таки придется уехать.

– Мы не хотим, чтобы ты уезжала, понятно? – он снова провел рукой по волосам. – Я не хочу, чтобы ты уезжала.

Я не осознавала, насколько близко мы стояли, насколько теплыми были его руки на моих плечах. Я не видела, как наше дыхание смешивалось в холодном воздухе. Я не осознавала, что падаю, пока не стало слишком поздно – наверное, потому что я так и не коснулась земли. Это было падение в веру, надежду, в… в общем-то, по сути, в любовь. Или что-то вроде того.

И тогда губы Этана коснулись моих, а я прижалась к его сильной груди, отдаваясь теплу его рук, обнимающих меня так крепко. И больше не убегала. А бежала навстречу. Этому моменту. Этому месту. Этому парню.

– Просто подожди до Рождества, ладно? – Этан отстранился и посмотрел мне в глаза. – После Рождества все будет выглядеть иначе.

И я кивнула, радуясь тому, что придется лгать и дальше.

В канун Рождества Этан приехал за мной на грузовике, чтобы отвезти в церковь, которая находилась между полем пшеницы и пастбищем. Она была крошечная, белая, со шпилем, устремленным в небо. К тому времени, как Этан подъехал, колокола уже звонили.

– Идем, – он взял меня за руку. – Мы опаздываем.

Мы, смеясь, побежали к двери, но едва переступив порог, я выпрямилась и застыла. Рука Этана все еще была в моей, когда мы стояли в дверях храма, наполненного людьми.

– Хульда! Этан! – прошептала мама Этана, указывая на два свободных места рядом.

– Всем добрый вечер! – Я подняла голову и только теперь заметила тетю Мэри, стоящую за кафедрой со сборником церковных гимнов в руках.

– Счастливого Рождества, – сказала она, и все собравшиеся хором ответили ей: «Счастливого Рождества!»

Всю церковь освещали лишь свечи и белые гирлянды на шести рождественских елках. Веточки омелы свисали по краям старомодных скамей. Казалось, будто я не просто зашла в храм, а совершила путешествие во времени. В Вифлееме люди так праздновали канун Рождества уже сотню лет. И было приятно думать, что, скорее всего, они будут так праздновать его и следующие сто лет.

– Ты как? – шепотом спросил Этан. Я кивнула. Зазвучала музыка.

– Давайте начнем с гимна номер 101, – сказала тетя Мэри, когда мы с Этаном уселись на краю семейной скамьи.

Послышался шелест: люди взяли сборники гимнов и начали искать нужную страницу. Но мне незачем было подглядывать. Я знала наизусть каждое слово. Каждую ноту. И все же, когда тетя Мэри запела «Святую ночь», я ни в коем случае не могла позволить себе запеть.

«Сверкают ярко звезды…»

Вдруг вместо маленькой церкви где-то в глуши я оказалась в больничной палате. Я пела для хрупкой, болезненной женщины на кровати, подбирая ноты на клавишах. А потом она попросила меня спеть снова, и ее глаза наполнились слезами.

– Это ночь, когда родился наш Спаситель…

Я была рада, что свет в зале тусклый, а людей много, и никто за мной не наблюдает. Никто не заметил, как мои глаза стали влажными, а руки задрожали. И, главное, никто не смотрел на меня, ожидая, что я буду танцевать и петь. Никого здесь не заботило, буду ли я когда-нибудь снова петь.

«Весь мир тонул в грехе и…» – голос тети Мэри сорвался. Слова не шли. Она шевелила губами, но не было слышно ни звука. Ее лицо побледнело, она казалась потерянной, оцепеневшей.

– Это были любимые строки Дейзи, – сказала она совсем тихо, почти шепотом. Будто она потерялась в тумане воспоминаний и сожалений, сознавая, что никогда больше не сможет разделить этот гимн со своей дочерью. Пианист продолжал играть, но никто не пел. Никто не шелохнулся.

Мать Этана вытерла глаза, и я почувствовала волну эмоций, которая прошла по всему залу, добираясь до каждого. А когда пианист заиграл припев, я почувствовала, как она добралась и до меня.

Я почувствовала то же, что и тогда, когда предложила Хульде свой билет. Я не собиралась вставать. Не заставляла себя петь. Но невольно встала и направилась к кафедре.

«Пади пред Ним…»

Слова лились, заполняя крохотную церковь, а я встретилась взглядом с тетей Мэри и вдруг увидела, что она перестала плакать. Она протянула мне руку, я взяла ее и запела громче.

«Внимай певцам из рая!»

Я пела так, как не пела уже много лет.

Я продолжала петь. Просто ради радости. Ради этой минуты, ради музыки и себя. Я пела ради тети Мэри и Дейзи, и ради всех, кто больше не может петь. Я пела, хотя понимала, что их не вернуть. Я пела, потому что пение может заставить нас вспомнить.

Я пела потому, что именно это я делаю, когда мне весело или грустно. Я пела потому, что именно в эти моменты становлюсь самой лучшей версией себя. Я пела потому, что я была не одна, пока держала руку тети Мэри.

Я пела потому, что это было Рождество.

Когда гимн закончился, я вернулась обратно на место рядом с Этаном, который держал в руке телефон. Он смотрел то на него, то на меня, будто у него концы с концами не сходились.