Кассандра Брук - Прикид

Вот так оно все и произошло. Я работала в бутике всего неделю – провинциалка из Ипсуича со свеженьким личиком. Он ушел, а я все торчала посреди торгового зала, сжимая в одной руке его платок, а в другой – клочок бумаги, на котором он нацарапал адрес ресторана, своим собственным почерком! Вот это да! А затем понеслась домой, в свою комнатушку, служившую одновременно гостиной и спальней, и все твердила про себя: «Я потеряю девственность с самым красивым мужчиной в Англии!» И еще, помню, думала, будут ли стоять возле нашей постели розы и шампанское.

– Боже, до чего ж банально! – фыркнула Кэролайн. – Прямо мыльная опера какая-то. – А затем почему-то раздраженно бросила: – Дальше!

И еще больше раздражилась, когда я сказала:

– Ну и. мы, естественно, переспали. Она прищелкнула языком.

– Ты безнадежна! Что он тебе говорил?

– Спросил, откуда у меня такая фигура. А я, дурочка, растерялась и говорю: «Из Ипсуича». И тут он стал смеяться. Ну, сама посуди, не могла же я ответить: «От Маркса энд Спенсера 11, верно?

Теперь Кэролайн снова сияла:

– А ты молодчина! Я рада, что познакомилась с тобой.

После этого я окончательно осмелела и рассказала об одной продавщице из бутика, которая клялась и божилась, что в мужском члене нет мускула. Помню, как лежала в постели с Ральфом и думала: «Что, черт возьми, это такое, если не мускул?» Помню еще, как на следующее утро шла домой и на лице у меня сияла такая улыбка, что все прохожие как один оборачивались – казалось, в ней сосредоточены блеск и сияние самого лета. А потом вдруг сказала себе: «Бог мой, Анжела, ты ведешь себя, словно какое-нибудь дитя цветов шестидесятых, а сейчас на дворе у нас мрачные и опасные восьмидесятые. А что, если ты забеременела? Или подцепила от него венерическое заболевание? Или еще чего похуже?» Эта мысль стерла улыбку с лица. В следующий раз буду осторожнее. Если он вообще наступит, этот следующий раз. Помню, как сказала себе: «Надеюсь, Ральф Мертон, вы неплохо провели ночь. И слава Богу, что я в вас не влюблена, вот так!»

Но следующий раз состоялся. А потом еще один и еще. Вечерами мы ходили по ресторанам, где, как надеялся Ральф, его никто не узнает. По крайней мере он так заявлял. Но узнавали его всегда. И так глазели, точно вот-вот прожгут в нем дыру. Меня это почему-то возбуждало. Мы шли домой и занимались любовью – бешено, неистово, неутомимо.

Потом я к нему переехала, а вскоре мое имя стало упоминаться в бульварных газетенках: «Новая любовь Ральфа Мертона, очаровательная Анжела Блейк». Некоторые подписи под снимками, были покруче: «Анжеле, девушке из бутика с шикарным бюстом, удалось подцепить супержеребца Ральфа». Или «Ипсуичская прелестница Ральфа Мертона». А один раз просто: «Анжела – вау-у!» Мои объемы талии, груди и бедер усовершенствовались от статьи к статье и становились все более соблазнительными. Меня фотографировали на премьерах, гала-концертах, в Гудвуде 12, в «Трэмпе» 13, в «Гавроше» 14, на съемках, яхтах, на фоне «феррари» каких-то знаменитостей, словом, везде. Меня снимали в туалетах от Брюса Олдфилда, Мэри Квонт, Эммануэль, от Кэролайн Чарлз, а один раз даже (такая любезность со стороны папарацци!) вообще без ничего! Знаменитые кутюрье предлагали мне свои наряды, агентства домов моделей – работу, бывшие любовницы Ральфа осыпали оскорблениями.

Все это было замечательно, потрясающе и совершенно нереально. Точно происходило во сне, а не наяву.

– А потом я вышла за него замуж, – сказала я.

– Где? – спросила Кэролайн.

– В отделе регистрации гражданских состояний, в Бэт-терси.

Она откинула голову и расхохоталась.

– Потрясающе! А мы венчались в часовне при Палате лордов.

О Патрике Кэролайн говорила мало. А если и говорила, то не очень грубо – по крайней мере по ее меркам. Слишком много играет. Слишком много пьет. Ложится спать слишком рано. Слишком долго обхаживает в постели, а разницы все равно никакой. С детьми почти не занимается, лишь изредка возит на скачки. Уик-энды проводит на поле для гольфа в компании с закадычными друзьями. Ленив. Обыватель. И вообще страшно скучен.

Лично я вовсе не находила Патрика скучным – отчасти по той причине, что явно нравилась ему. Веселый, довольно симпатичный внешне, правда, с несколько глуповатым и женственным лицом. Похоже, незаслуженные выпады и уколы Кэролайн его ничуть не трогали. Он окончил Итон, но не расстался с этим миром, всегда мог положиться на своих однокашников, которые при необходимости могли кого надо подмазать. И похоже, с легкостью зарабатывал нешуточные деньги. С той легкостью, с которой поворачивают водопроводный кран. С той же легкостью он выдавал разные непристойные истории о своих дедах и прадедах, благодаря которым был допущен ко всем благам и сладостному миру Итона, а затем получил директорское кресло. Было ему, по моим предположениям, лет сорок пять – сорок шесть, но ни единой морщинки печали или озабоченности на лице. А волосы оставались пышными и вились мелкими хорошенькими кудряшками. Просто невозможно было представить, что достопочтенный Патрик Аппингем когда-нибудь состарится или повзрослеет, как однажды довольно презрительно отозвался о нем Ральф.

Обывателем он был, это несомненно. Тут ему не помог даже Итон, но, похоже, сей факт ничуть его не обескураживал. Как-то Кэролайн устроила обед для знакомых, которых, хоть и с натяжкой, можно было назвать интеллектуалами. По неким непонятным мне причинам мы с Ральфом тоже оказались в этом списке. Разговоры сводились исключительно к обсуждению новых романов. Одни восхищались ими, другие – напротив. И похоже, никакого выхода из этого порочного круга не было. Ральф как раз пылко распространялся о Маркесе, как вдруг Патрик уронил, что называется, перл в эти мутные воды.

– А я как-то раз тоже читал одну книжку, – с глубокомысленным видом заявил он.

У Кэролайн хватило ума и присутствия духа пропустить эту ремарку мимо ушей, и вечер продолжился – в том же духе.

Все же интересно, думала я, привязаны они друг к другу или нет. Их жизнь напоминала пьесу из двух не связанных между собой актов. И мне казалось, они репетировали ее, даже стоя перед алтарем в часовне при Палате лордов. Как знать, может, и доиграют ее до конца.

Ральф по природе своей не был завистлив. Но ему было трудно общаться с людьми преуспевающими и богатыми. Ведь некогда он и сам имел все это, а потом потерял. Он был на двенадцать лет старше меня и стоически и мрачно взирал на приближавшуюся круглую дату своего сорокалетия. И дело не только в том, что ему больше не предлагали ролей героев-любовников в романтических телесериалах. Просто он постепенно начинал осознавать, что превращается в еще одного пожилого актера на и без "того переполненном этим товаром рынке. Нет, более красивым, чем многие, но, увы, не более одаренным. И что огромный успех, которым он некогда пользовался, объяснялся скорее феноменальным везением, нежели выдающимся талантом.