Виктория Егорова - Служанка двух господ

— И давно он уснул? — спросила я.

Жена, опомнившаяся от моего натиска, нарисовалась в дверном проеме.

— Минут десять назад, — спокойно ответила она.

— Опоздала! — воскликнула я с досадой.

— Вы думаете, десять минут назад он был в состоянии разговаривать? — она не скрывала сарказма, но я не стала упражняться в красноречии. Прикинула, сколько часов я проспала сегодня после одной бутылки водки, представила, сколько таких бутылок мог выпить Виктор, вздохнула и уселась у него в ногах — дожидаться пробуждения.

Всего за одну весну мой мир дважды рушился. И хотя нынешнему миру всего пара месяцев от роду, потерять его оказалось больнее, чем десятилетний московский. Тогда у меня оставался Генка, верный друг, еще не оценивший свое дружеское участие в десять тысяч долларов, теплое тетино плечо, безропотно подставленное под мою склоненную голову. А теперь? Хороший дом в провинциальном южном городке, да толика долларов, да квартирка в Москве, да счет в далеком Цюрихе. И тетино проклятие. И белое лицо Сергея Владимировича. И наглая улыбка племянника. И пьяный Виктор в придачу к безумным Алиным глазам. А все вместе — одиночество. Груз, который мне совсем не хотелось нести. Поэтому я не успокоилась, а решила докопаться до истины. И доказать всем, что я хорошая, а потому заслуживаю их любви и уважения (в придачу к дому и долларам, разумеется). Сделать это будет непросто, но я постараюсь. А пока — немного отдохну.

И я постаралась устроиться поудобнее, залезла на диван, положила голову на спинку, а носки, вместе с ногами, протянула по направлению к носу Виктора, — авось, унюхает и проснется. Жена, внимательно следившая за моими телодвижениями, не выдержала и пригрозила вызвать милицию.

— Вызывайте, — беспечно махнула я рукой, — приедут менты и увидят, что я мирно сижу на диване, дожидаясь пробуждения своего друга. А вы орете, как банальная ревнивая жена. Развернутся и уедут. А соседям развлечение.

Я зевнула, давая понять, что разговор окончен. Но моя собеседница не унималась.

— Я вызову не милицию, — почти прошипела она, давясь бессильным гневом, — я вызову психиатрическую бригаду.

Тут я искренне засмеялась.

— Представляю, как будут веселиться врачи, когда за один день упекут в психушку сразу двух пациенток вашего мужа.

Против такого довода жена оказалась бессильна. Она постояла еще немного в дверях, а потом ушла. Даже свет потушила. Я и не заметила. Потому что закрыла глаза в нелепой попытке сохранить достоинство и здравый смысл.

Даже сейчас, спустя несколько месяцев после всего происшедшего, я не могу понять, почему я пришла к Виктору, а не отправилась домой — собирать чемодан и наматывать сопли на кулак. Тогда мне это казалось логичным и единственно возможным действием: раз Виктор не стоит за креслом племянника, дожидаясь своей доли при разделе пирога, значит, я могу ему доверять. И он поможет мне разоблачить племянника перед Сергеем Владимировичем. Нет, ну должен же он, Сергей Владимирович то есть, понять, какой сволочи он оставляет город. Одно дело — нецелевое использование казенных денег или, к примеру, контрабанда черных и цветных металлов через местный порт, и совсем другое — организация убийств девочек-подростков руками больной племянницы с целью заполучить этот самый порт в личное пользование. В конце концов, есть же вполне цивилизованные методы: наемные убийцы, или смена собственника с привлечением ОМОНа, или подкуп депутатов городского законодательного собрания… Другие же как-то справляются. Так я рассуждала, пытаясь пристроить больную голову на жесткой спинке дивана. И за этими рассуждениями упустила возможность хотя бы дотронуться до Виктора, погладить его по голове. Ну, вы меня понимаете… Впрочем, грязные носки в тридцати сантиметрах от моего носа не способствовали проявлениям нежности. Все-таки до чего безразличные нынче жены пошли: укладывают пьяных мужей спать, не сняв предварительно с них носки! Так, размышляя попеременно то о способах отомстить племяннику, то о том, не снять ли мне эти носки самой, я задремала. Проснулась от вибрирующего звука в районе груди. Долго хлопала руками по джинсовой курточке, мучительно соображая, чье сердце — мое или Виктора — разрывается в ночи Моцартовой серенадой, пока не вытащила надсадно дрожащий мобильник.

— Слушаю, почти крикнула я. В соседней комнате зажегся свет, проснулась жена. А Виктор только беспомощно всхлипнул и перевернулся на правый бок.

— Вика! — заплакала трубка тетиным голосом. — Ты где? Я звоню домой, никто не отвечает. Мне страшно, приходи! — тетя снова зарыдала.

Она напрочь забыла, что пару часов назад сама выставила меня с наказом никогда не возвращаться. Понятно, что я не стала ей об этом напоминать. Просто опустила вниз ноги, потерла руками виски, окончательно приходя в себя, извинилась перед женой. Наверное, та привыкла к подобным инцидентам или просто хотела спать, но, не вступая в дискуссии, проводила меня до двери и быстро захлопнула ее за моей спиной. Щелк! «Что-то слишком часто я слышу этот звук за последнее время», — пронеслось в голове. И унеслось. Так же быстро, как аромат сирени — белый куст, мимо которого я пробегала, — растаял в ночи.

Город не баловал своих жителей уличным освещением по ночам. Хорошо еще, что в кроссовках не страшно угодить ногой в яму или зацепиться носком за очередную колдобину. Но большинство представительниц прекрасного пола в этом городе ходят исключительно на высоких каблуках. Они настоящие героини, отчаянно пытающиеся спасти мир или хотя бы удачно выйти замуж. Но я не собиралась делать ни того, ни другого, поэтому быстро добежала в своих кроссовках до тетиного дома. Конечно, я всей душой сочувствовала тете и не собиралась оставить без ответа ее просьбу. Но сначала мне мучительно хотелось принять душ, вычистить зубы и переодеться. А заодно — выпить кофе.

В доме горел свет. Как в тот вечер, когда напуганный темнотой и одиночеством Максим включил все лампочки. Недоумевая, что могло случиться (опять Максим наведался? Племянник окончательно обнаглел и выгнал тетю?), я толкнула калитку — не заперта! И входная дверь тоже. Дом стоял нараспашку, словно пьяный десантник в центральном парке второго августа. Я ступила на порог.

— Тетя! Макс! — прокричала я в кишку коридора. Тишина. Хлопнула створка форточки. Мой лоб покрылся испариной, а рот свело неожиданной горечью. Что ждет меня за дверью? Я тянула, сколько могла, ожидание — не входить в комнату, не видеть кровавого пятна, отвернуть голову от распростертого на ковре тела… Внезапно входная дверь за моей спиной заскрипела, подгоняемая ночным сквозняком. Это оказалось последней каплей. Уже ничего не соображая, забыв и о достоинстве, и об элементарной осторожности, я опустилась на корточки, скрутившись эмбрионом, вжав голову в колени, и закрыла руками лицо — закричала громко и надсадно — лишь бы не слышать приближающихся шагов, не видеть опускающегося к моей голове дула пистолета, — защищаясь своим криком от жизни и смерти одновременно. Крик окутал меня невидимым плащом, а потом, управляемый собственными законами, оторвался от моего тела и улетел в весеннюю ночь. Наверное, несколько соседских кумушек проснулись и вызвали милицию. Потому что вскоре к моим крикам прибавились звуки милицейской сирены, а пожилой дядечка с седыми усами и огромными мешками под красными то ли от водки, то ли от бессонницы глазами положил руку на мое плечо.