Лиза Хилтон - Ультима

Выйдя из комнаты, я оставила Маккензи на шкуре, левый наушник подложила под шею, чтобы в случае чего синяк не вызвал подозрений. Мне захотелось проявить уважение и надеть на нее темные очки, но парик уже касался пламени свечи, и мне надо было поторапливаться. Я ушла в свою комнату, помыла руки, потом снова подошла к ее двери, откуда уже тянуло дымом, ароматом свечи и явным химическим запахом горящего парика. Этажом ниже черно-белая плитка жемчужно поблескивала в свете канделябров, отбрасывая тени на гладкие резные балясины. Устоять просто невозможно. Я поправила платье, забила на все и пошла веселиться.

Клумбы с розмарином, прелая листва, пряный запах старого камня – богатство ночных запахов! Лоренс курил, ожидая меня на конюшнях. В темноте он был куда больше похож на себя, каким я его помнила. Для алиби было бы полезно быть не в настроении для вечеринки, но его сутулая, длинноногая фигура напомнила мне другие ночи, запах сирени перед домом на Честер-сквер, и я ощутила волну предвкушения, столь сильную, что на мгновение перестала дышать. Лоренс завел свою древнюю «вольво» и предложил мне дорожку кокаина, уже приготовленную на широкой торпеде.

– Я пас, спасибо.

– Как скажешь, дорогая. Приходите в следующий раз в таком случае. Подержи-ка!

Я с трудом вырулила из ворот, пока он быстро занюхал обе дорожки.

– О-о-о! Бодрит! – Передернувшись, он снова взялся за руль.

– И что у нас там в этом… Уолдгрейве?

– Французская пташка. Раньше заходила к нам. Сдает дом под вечеринки. Ну ты понимаешь. Где тут у нас навигатор, дорогая?

Пять миль до нужного дома мы ехали почти час, потому что у Лоренса вышла семейная ссора с женским голосом навигатора. Когда мы наконец добрались до нужных ворот на краю деревни, Лоренс настоял на еще одной дорожке, нескольких сигаретах и доверительной беседе о совершенно необъяснимом скупердяйстве его отца и только потом вспомнил, что нам нужно отправить код доступа на мобильный хозяйки дома, вот только он забыл, где его записал. Наконец мятый чек из Хартфорд-стрит, 5, был извлечен из недр бардачка, и уже после полуночи мы наконец подъехали к дому.

– Ты будешь в восторге, дорогая! – заулыбался Лоренс, когда до зубов вооруженный охранник показал нам место для парковки. – Эстель устраивает вечеринки по высшему разряду.

– Лоренс, подожди!

– Что такое, дорогая?

– Нос вытри.

Сдав на входе телефоны охраннику, мы вошли в дом под оглушительные звуки «Hark, my Damilcar, hark!» Пёрселла. Я поправила платье и отчаянно пожалела, что у меня нет жевательной резинки. Обычно перед вечеринками я всегда чищу зубы, но эта американская старушка не дала мне подготовиться как надо.

– Дорогие, вы последние! Входите, входите и снимайте скорее мокрую одежду! Лоренс, а это кто тут у нас? – защебетала хозяйка с комичным французским акцентом.

– Очередная раба любви, – ответила я, и хозяйка восторженно захлопала миниатюрными ручками в черных кружевных митенках.

– О, ты мне нравишься! Пойдемте, пойдемте!

Я от души порадовалась, что отказалась от кокса, а то у меня самой мог бы случиться инфаркт: стоящая перед нами женщина была точной копией Маккензи. Такая же крошечная и сухонькая, темные очки, бесформенное черное платье, точно такая же стрижка, разве что цвет волос другой, а еще в руке Эстель держала кнут с эбонитовой ручкой, который волочился за ней, когда она провела нас по коридору и распахнула перед нами двойные двери.

Дом, похоже, тяготел к викторианской псевдоготике: мы оказались на каменной зубчатой галерее для менестрелей, откуда открывался вид на вытянутый роскошный зал. Заморгав, я постепенно привыкла к тусклому освещению, поскольку единственным источником света были свечи. В воздухе стоял сильный, дурманящий голову запах благовоний, что-то старомодное, типа мускуса. Две изогнутые лестницы вели вниз с обеих сторон галереи, и на каждой ступени стоял обнаженный мужчина в черной шелковой повязке на глазах. Между ними на балконе размещался полностью одетый в вечерние наряды струнный квартет. Эстель порылась в нейлоновой поясной сумочке, и я краем глаза заметила айфон. Пение стихло, и музыканты запилили Доницетти «Della crudele Isotta». Эстель хлопнула в ладоши, и толпа гостей с высокими хрустальными бокалами в руках повернулась в нашу сторону. Все они были полностью одеты, мужчины в белых рубашках, женщины в черных платьях.

– Вы двое смотрите отсюда! – прошептала Эстель, показывая на скамейку в нише.

– Мне нужна симметрия! Открыть клетку!

Она хлестнула кнутом по плечам ближайшего обнаженного мужчину, но тот даже не шелохнулся, когда плетеный хлыст вонзился в его тело. На другом конце зала еще двое мужчин, одетых в облегающие черные брюки с красными шелковыми поясами, открывали узкую железную клетку, по форме напоминавшую поставленный вертикально гроб. Как только они открыли дверцы, в зал вкатили небольшую двуспальную кровать, застеленную черным шелком, и поставили ее прямо перед клеткой, из которой с помощью мужчин вышла женщина. На ней не было ничего, кроме повязки на глазах, кожа сияла, как парча, в мягком свете свечей, оттенявшем румяна на сосках ее небольших упругих грудей. Она спокойно легла на спину, один из мужчин наклонился над ней и пристегнул ее руки наручниками над головой. Я с трудом сдерживала смех. Эстель снова щелкнула кнутом, и все мужчины в повязках, как один, развернулись на девяносто градусов и оказались лицом друг к другу. Третий удар хлыста – и кровать выкатили в пространство между лестницами, женщина слегка раздвинула ноги и выгнула спину в предвкушении.

– Я же тебе говорил, тут есть на что посмотреть! – ткнул меня в бок Лоренс.

Кровать остановили по центру, и тут все мужчины положили правую руку на члены и начали мастурбировать всевозможными движениями, поглаживать, теребить. Музыканты инстинктивно пригнулись, когда первый из них кончил прямо на дрожащее от ожидания тело женщины, тут же отвернулся и встал к ней спиной. По моим подсчетам, оставалось еще двадцать девять человек, и все они один за другим эякулировали и отворачивались, медленно покрывая тело женщины блестящей спермой. Гости, затаив дыхание, смотрели, как женщина извивается и выгибается с каждой очередной порцией. Эстель пристально наблюдала за происходящим, поглаживая полированную рукоятку кнута. Наконец остался всего один мужчина, по центру противоположной лестницы – его рука быстро двигалась туда-сюда по короткому толстому члену. Музыканты внезапно перестали играть, и в тишине громко раздалось тяжелое, сбивчивое дыхание мужчины. Точным, профессиональным движением Эстель ударила его по щеке своим длинным хлыстом, оставив красную борозду, и тут он кончил, а сперма почти попала в приоткрытый от вожделения рот женщины. Полный абсурд, однако какой-то части меня захотелось в этот момент оказаться на ее месте – стать одновременно и побежденной, и победительницей.