Виктор Мережко - Входя в дом, оглянись

— Мы — это кто?

— Я, мои друзья, коллеги.

— Крышевать?

— Если вам нравится такое определение, бога ради. Да, крышевать. В интересах вашей безопасности.

— Не боитесь?

— Чего?

— Вот так прямо, в лоб!

— Я, уважаемый Артур Константинович, боюсь только собственную супругу. И то, если она не будет носить мне передачку за решетку. Все остальное переживем! Я ответил на вопрос?

Артур помолчал, спросил:

— И что мне это будет стоить? Сколько я должен платить?

— Сущую мелочь. — Гринько взял ручку, нарисовал на листочке какой-то домик, протянул Артуру.

— Что это? — не понял тот.

— Домик.

— Какой домик? Вот этот? Мой?

— Нет, не ваш. Этот дом остается вам. А вот придорожное кафе со всеми пристройками вы переписываете в пользу моих друзей.

— Да вы что! — возмутился Артур, наливаясь яростью. — Совсем обнаглели?! Знаете, сколько он бабок стоит?

— Догадываюсь. — Майор сложил листки вчетверо, мелко разорвал их, сунул обрывки в папку, поднялся. — Пожалуйста, не нервничайте. Вам это вредно. Голова может разболеться, да и Настенька расстроится. — Он подошел к двери, улыбнулся. — Главное, помните, скоро суд, и вдруг он повернется совсем не в ту сторону, в какую нам хочется? А это очень неприятный момент. — Он надел фуражку, поклонился. — Честь имею.

Дело шло к вечеру. Снег, тяжелый, мокрый, падал на землю густо и мерно, закутывая все в одно сплошное серое покрывало.

В ворота дома кто-то принялся звонить длинно и настойчиво. Артур, задремавший в своей комнате, вскинулся, уставился на вошедшую к нему Настю:

— Кого это черти?

— Сейчас гляну.

— Сам.

С трудом поднялся, спустился во двор, крикнул в калитку:

— Что нужно?.. Кто?

— Нинка. Открой.

— Что-то срочное?

— Открой!

Отодвинул засов, впустил соседку, двинулся следом.

— Ты куда?

— В гости.

Она была слегка выпивши, растрепанная, злая. Решительно поднялась на веранду, отодвинула с дороги Настю, вошла в прихожую, рухнула на стул.

— Семь годков!

— Что? — не понял Артур, стоя у порога.

— Савостиной дали семь годков. По совокупности. — Она высморкалась в платок, вытерла мокрое лицо. — Чего ж на суд не явился, сучонок?

— Скандалить пришла?

— Поговорить. Хоть бы глянул на свою бывшую. Пожалел бы, что ли?

— Чего жалеть?

— Тварь ты последняя! Из-за тебя ведь жизнь в тартарары пошла. Не понимаешь, что ли?

— Может, чай будешь? — попыталась перенаправить разговор Настя.

— Больше спросить не о чем? — разозлилась Нинка. — Чай она предлагает! А сама-то, небось, млеешь, что соперницы сдыхалась? Что в тепле, уюте да любви будешь? Млеешь, мелочь пузатая?

Гордеев быстро подошел к ней, с силой подхватил под руку:

— А ну, пошла. Пошла отсюда, пьянь!

— Не трожь меня!

— Пошла, иначе пришибу!

— Гляди, как бы я не пришибла!

Они сцепились в коридоре, Артур дотащил Нинку до выхода на веранду, с силой толкнул вниз по ступенькам.

— И не суйся сюда больше, курва! По правде изувечу!

— Бог тебя еще накажет! — кричала снизу продавщица. — Вот увидишь, накажет уродину!

Артур вернулся обратно. Настя смотрела на него широко открытыми, полными слез глазами.

— Артурчик… уедем отсюда. Прошу, уедем. Я тут боюсь.

— Пацана родишь — сразу уедем. Распродадим все к гадской матери, по-другому жить станем. А пока потерпи.

Тюремная камера была рассчитана на двадцать женщин. Было уже за полночь, заключенные все спали, лишь Антонина, лежа на верхних нарах, таращилась в серый темный потолок, не могла никак уснуть, что-то шептала, пыталась отогнать от себя.

…Вдруг на нее наплывал задыхающийся, с безумными глазами Михаил, что-то шептал непонятное, пробовал дотянуться до ее горла, чтоб задушить. Откуда-то возникала мягкая и липкая подушка, Савостина хватала ее, закрывала лицо мужа, и он все тянулся, норовил пережать глотку.

Она крестилась, шептала молитвы и, вконец измучившись, вдруг проваливалась в тяжелый сон.

Но едва она засыпала, ей опять чудилось, что она выбирается из воды, пытается подняться наверх, машет руками. Воздуха все равно не хватает, она хрипит, видит неожиданно перед собой Артура, протягивает к нему руки, он отталкивает ее, легко поднимается наверх, где светло и солнечно. Она настигает его, принимается ожесточенно, до крови избивать его лопатой…

С тяжелым стоном и дыханием она садится на нарах, соседка снизу заглядывает к ней:

— Чего ты там?

— Сон… Думала, не проснусь.

— Это у каждой так. Полгода помучаешься, потом пройдет.

Антонина улеглась и снова уставилась в низкий, падающий на нее потолок. И опять одно наваждение за другим… Крестилась, шептала:

— Господи, помоги мне…

Тюремная церковь была деревянная, чуток скособочившаяся, с хлипкими ступеньками. Антонина толкнула дверь, вошла внутрь. Здесь было пусто, сумрачно, тепло. Шла вечерняя служба. По углам молились заключенные, молились истово, прося помощи, пощады, милосердия. Тоненько и ладно пел маленький церковный хор осужденных.

Антонина подошла к большой иконе Богоматери, замерла, глядя на почерневший от времени лик. Опустилась на колени, замерла. Услышала за спиной шаги, оглянулась. К ней подошел щуплый, невысокого росточка, седовласый священник.

— Первый раз тебя вижу. Новенькая?

— Недавно привезли, — ответила Савостина, поднявшись.

— Помолиться пришла или исповедаться?

— Пока помолиться. К исповеди еще не готова.

— Ну, молись. Будут вопросы — обращайся.

— Хочу спросить, батюшка, — остановила его Савостина. — По ночам сны мучают. Не дают уснуть… Хоть руки на себя накладывай.

— Перекрестись, — велел священник.

Антонина перекрестилась.

— Молитвы знаешь?

— Немного.

— Это негоже. Дам молитвослов, будешь учить. Сюда за что попала?

— Можно сказать, за убийство, — не сразу ответила Антонина.

— Мужа или любовника?

— Мужа убила, любовника хотела убить.

— Тяжкий грех, милая. Не просто будет отмолить, до Господа дойти, чтоб помог.

— Каждый день буду приходить.

— А как без этого? Иначе умом тронешься. Только Бог в такой беде и помогает, — повернул голову в сторону молящихся заключенных. — Гляди, сколько здесь обездоленных. И все за помощью к Нему ходят.

Священник ушел в глубь храма, Антонина снова опустилась перед иконой, стала молиться искренне, отчаянно, со слезами.

Весна наступила как-то сразу, ярко, застала врасплох. Растаял снег, ушла слякотная зима, заиграло в безоблачном небе солнце. Становилось по-летнему тепло, лопались листочки на деревьях, пробивалась трава в земле, отчаянно и радостно перебранивались птицы на деревьях.

Во дворе Савостиных стояла «неотложка», рядом топтались санитар и водитель, посматривали на дом, откуда должны были вывести Настю.