Галина Романова - Ничего личного, кроме боли

Дождь не унимался. Острые струи молотили по асфальту, сбивали с цветов на клумбах головки, собирались в лужи.

Как Григорьев доберется? Есть ли у него машина? Почему она вчера не спросила?

Она достала мобильник и набрала его. «Абонент вне зоны действия сети». Может, уже ждет в управлении? Сидит на первом этаже перед дежурной частью — там связи нет. Терпеливо дожидается, пока она здесь прихорашивается и сохнет.

— Нет, никто вас не спрашивал, — покачал головой дежурный. — Абсолютно точно, товарищ лейтенант.

Поднялась по лестнице на второй этаж, вошла в кабинет. Три пары глаз уставились на нее. Да, опоздала на десять минут. Попробовал бы кто-нибудь из них натянуть узкую юбку на мокрое тело, извиваясь на автомобильном сиденье.

До самого обеда она не находила себе места. Григорьев как сквозь землю провалился. Как дождем смыло. Не явился и телефон не включил.

Передумал? Испугался неприятностей? Не исключено. Или просто струсил.

До обеда она занималась какими-то пустяками. Кошкин нарочно завалил ее всякой ерундой — боялся поручить что-то важное. Не доверял. Дело ресторанного отравителя было у Рыжкова. Убийством Новиковой майор занимался сам. Машу, мягко говоря, выдавили, оттеснили. Лишили доверия.

И все с подачи Рыжкова. Вот гад! Зачем это ему? И без конца косится в ее сторону, ухмыляется. Как будто знает что-то такое, чего не знает никто. Разоблачение, видишь ли, готовит.

В перерыв она сходила с Сашей Стешиным в кафе через дорогу. Без аппетита съела салат, отбивную, запила чаем. На Сашины вопросы отвечала рассеянно, пару раз невпопад.

— Маш, я не понимаю тебя, — проговорил он с обидой. — Ты как будто здесь и как будто тебя нет. Что-то еще случилось?

— С чего ты взял?

Она рассеянно оглядела зал. Народу было немного. Офисный люд в такой дождь предпочел обедать в офисах. Те, кто добежал, трясли воротниками пиджаков и ветровок — стряхивали капли, приглаживали волосы.

— С чего ты взял? — Она уставилась на Сашу.

— Ты с утра какая-то настороженная. Без конца названиваешь куда-то.

— Три раза. — Она показала ему три пальца. — Я позвонила всего три раза.

— А на телефон поглядываешь все время. — Щеки у него сделались пунцовыми от смущения, веснушки на переносице потемнели. — Жених, что ли?

— Что?

— Жених, спрашиваю, не звонит?

— Саша! — Ей сделалось весело. — Какой жених, о чем ты?

— А что, у тебя никого нет? Парня нет? — Он недоверчиво вывернул губы. — У такой красавицы? Маша, на тебя же невозможно не смотреть! Обратила внимание: все взгляды в этом кафе пересекаются на тебе? Нет, что, правда, никого нет?

Она настороженно огляделась. Все он выдумал, никто на нее не смотрит.

— У меня никого нет, Саша. У меня нет родителей, родственников. Если где-то и есть, то я о них не знаю, родители не рассказывали. Братьев и сестер нет, парня тоже.

— Почему? — не унимался он.

— Как-то не до того было. Училась, работала.

— И что, никто не пытался за тобой ухаживать?

— Доедай котлету, а? — Она посмотрела на часы. — Обед заканчивается.

Вот же пристал! Ухаживал, не ухаживал — какая разница? Почему это его так интересует? У него, между прочим, есть Валечка. Да и что она может ему сказать? Что каждый, кто хоть раз проводил ее до дома, начинал ее сторониться? Мужчин она пугала, как признался кто-то однажды. Почему? Объяснить никто не сумел. Маша ответ не искала и никому не навязывалась.

— Дэн говорит, это потому, что ты очень высокомерная, — выдал Саша между глотками компота. — А это мужчин отпугивает. Только я…

— Что еще говорит твой Дэн? — Она хищно прищурилась. — Что я колдунья — не говорит?

— Нет. А что? — Саша опешил.

— Ничего. Догоняй.

Она вышла так стремительно, что догнал он ее только на улице.

— Маш, извини. — Он набросил на голову капюшон. — Я не хотел тебя обидеть, честно. Просто вокруг тебя слишком много разговоров, не поймешь, что и думать.

— А ты не думай, Саша. Не думай обо мне вообще.

Не отстал. Назойливо трусил рядом.

— Извини, — пробормотал он уже перед входом в управление. — Согласен, Дэн ведет себя неправильно, распускает о тебе всякие слухи. Я против, если что.

Маша молча потянула на себя дверь, миновала турникет. Саша шумно дышал в затылок и не отставал ни на шаг.

— Просто эти слухи он не сам выдумал. — Саша придержал ее за локоть. — Эти слухи ползут за тобой, Маша, с того места работы.

— Да? И что за слухи? — Она откликнулась без всякого интереса.

Как будто она не знала. Как будто не догадывалась, что могли порассказать о ней те, от кого она сбежала.

— Не рассказывали, как я кости разбрасывала перед тем, как искать преступника? Неужели еще нет? — хохотнула она. — Но ты на всякий случай держись от меня подальше, Саня.

Три дня бушевал ветер — с грозой, ливнем, градом. Странно, что стекла уцелели. Молотило так, что Кошкин ежился в кровати под одеялом. Разбушевавшейся стихии он боялся. Даже в городе, при закрытых дверях и окнах. Его двоюродного деда убило молнией, практически на его глазах. Дело было вроде давно, но он с тех самых пор ежится, когда за окнами такое творится.

— А на даче небось все грядки смыло, — сонно пробормотала жена. — В выходной бы съездить.

— Посмотрим, — ответил без особой уверенности.

— Ты обещал! — Жена резко дернула одеяло на себя. — Что я там одна, Сережа? Что я могу теперь одна?

Сердце сдавило от жалости. Она в самом деле почти ничего не может. После болезни жена очень ослабела. Полведра воды не поднимет. Да и нельзя ей. Хвала небесам, что жива осталась. Горину надо благодарить, Ольгу Николаевну Горину, которая взялась ее оперировать, невзирая на неблагоприятные прогнозы.

А с Гориной нехорошо получилось. Он себя чувствовал неблагодарным животным, когда Бессонова подписывала ей пропуск, выпуская на свободу. Надо было самому с ней поговорить. Может, и смог бы ее убедить сказать сразу всю правду. Не скрывать собственное алиби, даже такое, пардон, неприличное.

Он не вмешался и теперь казнил себя. И старательно отодвигал Бессонову от важных дел. Чтобы снова дров не наломала. Да и не разобрался он в ней еще, если честно. Вроде с первого взгляда понравилась — нормальная девчонка, целеустремленная. А потом, когда Рыжков начал копать, зародились сомнения. Потом прочно пустили корни. Теперь вот разрослись буйным цветом.

— Сережа, — позвала вдруг жена, — ты так и не сказал, что там с Ольгой Николаевной Гориной. Разобрались? Отпустили?

— Разобрались. Отпустили. Спи давай!

Кошкин поморщился. Прожил с женой двадцать с лишним лет и даже мысли разучился от нее прятать. Она угадывала все. Даже вот так — спиной к нему, полусонная.

— Ох, слава богу. Какого хорошего человека обидели! Ты-то что недосмотрел? Эх, майор.