Анастасия Машкова - Поющая в репейнике

– Вчера, когда получше стало и врач веселый такой пришел, торжественный, как жених на венчании, я подумал, что вся эта возня вокруг нас яйца выеденного не стоит.

– Правильно подумал, Володя, – Супин кивает, будто заведенный.

– От тюрьмы и сумы не зарекайся – дело понятное, но я не смогу… я тюрьму не переживу.

– Об этом не может быть речи! – мотает головой Полкан.

– А что ты так суетишься? – Владимир Федорович смотрит на главбуха, недоверчиво прищурившись.

«Лазер, а не взгляд», – мысленно ежится Супин и отводит глаза.

– Не тебе одному в тюрьме прописываться неохота, – цедит он.

– Да, понятно, – вздыхает Бойченко. – Утром был адвокат. Все юлил, мялся. Дерьмо, а не люди эти законники. Главные бандиты. Не удивлюсь, если он в сговоре с этим, как его, чертовым Кашиным!

– Очень может быть. Очень, – с готовностью соглашается Полкан.

– Ну, а ты, верный мой оруженосец? Помнишь то дело с паромом в Гамбурге десять лет назад? И тогда ты меня спас. А ведь контрабанда, да еще такая – это не фунт изюма. Это верная смерть.

– Как забыть, Володя? Но тут ведь вот какое дело…

Главбух поправляет очки, дергает носом.

– Гамбург этот несчастный как раз и всплыл… Помимо налогов.

– Ка-ак? – рывком садится генеральный.

– Чи-чи-чи… Никаких резких движений. А то я уйду, не дожидаясь, пока меня метлой поганой твои врачи вытурят.

Бойченко откидывается на подушки, отдуваясь.

– Но ведь мы почти два миллиона долларов только на взятки раздали тогда! Ты клялся, что все похоронено раз и навсегда!

– Да, клялся. Но не представлял, что и мертвецов можно с такой легкостью откопать.

Владимир Федорович долго молчит, глядя в окно, за которым метель начинает хаотичную завораживающую игру. Мечущийся снег в тяжелых густых сумерках кажется пеной свежего прибоя, бьющего в стекло, налетающего с шумом и звоном на карниз.

– Люблю я зиму! Все ноют – слякоть, темень… А ты на Валдай поезжай! Надышись свежестью, чистотой, сугробами, небом ярким, как в раю. Которого нет… Уеду я, Паш. Кинут мне эти шакалы объедки – и уеду на Валдай. Знаешь, многое передумал. Всю жизнь переосмыслил на этой чертовой кровати!

Голос Бойченко прерывается.

«С такими “объедками” можно и не на Валдай. Можно и в Швейцарии воздухом свежим подышать», – злобно думает Полкан.

Но, сделав скорбную мину, берет давнего друга за руку.

– Ничего, Володя. Мы еще повоюем. Мы еще поднимемся. Не в таких передрягах бывали.

– Кстати, если уж о деле, – вдруг оживляется Владимир Федорович. – Ты пошукай там в интернетах, проконсультируйся с кем надежным – насколько сейчас рынок контактных линз кусается. Мне на прошлой неделе Витька звонил. Ну, тот, что в Азии бизнес толковый наладил с пестицидами. Так вот, он очень уговаривал все это порешать-обмозговать. Может, туда вложиться?

«Вот деляга непотопляемый!» – Супин смотрит на генерального обескураженно и вместе с тем восхищенно.

«Да ты и на линзах империю построишь. Вот только помогать я тебе, друг ситный, не буду. Хватит. Попользовался бессловесным Полканом. Линзы он продавать будет! А я в очках за пять тысяч перетаптываться. Рублей. Дудки!»

– Хорошо, Володь. Это я с радостью, – трясет руку начальника Супин. – Ты, главное, думай о хорошем.

– Ну ладно, что, когда они намерены подписывать продажу компании?

– Ох, дело не терпит, – сокрушенно опускает голову Павел Иванович.

– Что, даже из больницы выйти не дадут?! Осатанели, что ли?!

Голос Бойченко наливается недюжинной силой.

– В пятницу от них приедет сюда человек с документами. Буду я и наш юрист. Выбора нет. Не-ту. Подготовь врачей, – жестко произносит Супин, вставая.

– Ладно, иди. Устал, – машет рукой генеральный и отворачивается от Полкана, которому верит, похоже, не больше, чем «главным бандитам»-законникам.

– Манечка, а что там Кашина, все мигренью мается? – спрашивает Блинова, натягивая сапоги.

Рабочий день подходит к концу. Через пять минут контора будет напоминать мертвую пустыню.

– Да она приболела, – отзывается Голубцова, которая только сейчас понимает, что не разговаривала с подругой больше суток, – небывалое дело!

– Я, наверное, тоже завтра не приду. Врача вызову, – лепечет Утинская, сидя за столом и глядя в пространство. Она ждет, когда ее бывшая товарка Наталья Петровна покинет бух-столовку.

Но Блинова неожиданно спрашивает:

– А ты что, Стефанна, из-за Бобочки домой не собираешься? Как Супин, на стульях ночевать будешь?

Елена Стефановна в негодовании фыркает:

– Я просто не хочу устраивать столпотворение вокруг вешалки. Жду, когда некоторые оденутся.

– Да ладно тебе, Ленушка. Я ведь не обижаюсь. Стенку Люсечка в выходные заберет. Все заботы-расходы на ней. И с машиной уже договорилась.

– Поздравляю, – поджимает губки Утка.

– Ну все уже, подруга, пошли. До метро пожужжим еще, – примиренчески улыбается Блинова.

Утинская смотрит на нее из-под бровок домиком сначала удивленно, потом – прочувствованно. Нос ее краснеет, и, кажется, она готова всхлипнуть.

– Хорошо, Ната. Пошли вместе.

– Как всегда. Куда мы друг без друга? Вселенная ты моя вибрирующая. Только к Люсечке на секунду зайдем.

Утка вспархивает и начинает собираться. Ей так хочется помыть косточки ветреному Бобочке! Уж они с Натой придумают, как проучить престарелого ходока.

Попрощавшись с бабульками, Маня берет мобильный телефон. Смотрит на него в нерешительности.

«Звонить? Ждать? А если он передумал? Если это просто мне приснилось? Или у Полкана, в смысле… у Паши помутилось в голове от стресса?»

Маня вздрагивает и чуть не роняет аппаратик. Супин звонит сам!

На часах 18:00 – окончание рабочего дня. Кто бы сомневался? Аккуратист и маньяк пунктуальности должен появляться минута в минуту, по расписанию.

– Я жду тебя внизу. Ты еще не успела сбежать? – слышит Маня самый лучший, самый нужный голос на свете.

– Нет, я бегу к тебе! Я бегу!

Она выпархивает из конторы, видит его машину, припаркованную у самого входа, и сердце ее заходится от счастья и ликования.

«Он ничуть не боится, что нас увидят вместе! Он не скрывает, не стыдится. Конечно, ведь все это всерьез».

Маня запрыгивает на переднее сиденье и кидается к напряженному, смущенному, душистому и такому смешному Супину с поцелуями и объятиями.

– Как же я уже соскучилась! Как же…

Он выдерживает ее натиск и вдруг, хмыкнув совершенно неромантично, отстраняется.

– Поверни голову вправо. Медленно, осторожно.

Маня поворачивается и видит в метре от машины, под фонарем, бабулек: замерших, онемевших и поглупевших (видимо, открытые рты создают такой эффект).

– Говорю же, кондрашка может их хватить ненароком, – Супин, обретя привычную непроницаемость, включает зажигание.