Иван Карасёв - Кипение страстей сердечных

[7]какие манеры!

[8]дорогой Мишель

[9] товарищей по несчастью

вотчиной, что отстояла на четырнадцать вёрст от родовой усадьбы в селе Чурилово, Рославльского уезда.

Рослый, осанистый, с угольно-чёрными курчавыми власами, прямым латинским носом и неожиданной голубизны глазами являл собой он тип француза-сердцееда, но в деле был всегда усердием отмечен, в провинностях с матронами замужними он также не замечен, и вовсе редко заводил с такими барынями речи. Вот посему Михайло Семёнович Кобылкин позвал успевшего француза в корень расстроенном хозяйстве совершить порядок, он получил его в придаток. Причиной бед в именьи являлось пьянство. Хозяин, брат Кобылкина, вёл дни свои в нетрезвом постоянстве, его греховный мир был недостоен для дворянства. Замёрз, напившись, в чистом поле, такая дворянину вышла доля. Ну а вдовец Кобылкин ведь под старость, а ему уж застучал седьмой десяток, женою молодой обзавестись решился и взял Мари Полянскую, красавицу с златыми волосами и очами цвета глубинной черной синевы. Для бесприданницы Марии, расклады таковые были не новы̀. Папа̀ её по карточным страстям одни долги оставил дочерям. Лишь бабушкин сундук, полный платков, салопов, да каменья на дюжину всего холопов, не боле, смогли приданое Мари составить. Михайло Семёнович за оным и не гнался, лишь лоно молодое для продолженья рода Кобылкину было потребно, ведь сам он жил решительно безбедно, а фамилию мечтал продолжить, но вот бездетным быть случилось на старости годов, лет двадцать оставался вдов. Мари, сердце укрепя, уговорам материнским уступила, откуда у девицы юной сила? Она, конечно, иного суженого зрила, совсем не прагматического старца, обрюзгшего и телом, и лицом, но рыцаря-героя и красавца. Однако же судьбы случился перекос, достался ей Кобылкин с двумя пучками жиденьких волос.

Земное светило сверзнулось в дальнюю бездну, и тьма ночная окутывала как ежедневно озёра и леса, поля и улочки селитьбы. Весь барский сад покрыла темнота и только крошечный кусочек неба на закате ещё светился багряным островком в лилово-красно-синем ожерелье, оно являло дня похмелье.

Фабьен, устав обозревать темнеющую кромку,

Вдруг кашлянул негромко.

Он без сомненья испытывал острейшее желанье

Услышать нежный голосок Мари и приложил тому немало рвенья.

В своём Коськове, увы, он не имел приличного ему общенья.

Там видел лишь девах лицом пунцовых

И глаз прискучивала парочка дворовых –

Девок здоровых и толковых

– Парасьи да Анисьи, определённых в дом господский готовить, прибираться,

Да не лениться, а стараться

И на потребу барского хотенья

Ставить варенья да соленья.

Легко б умел Фабьен упругий круп Анисьи оседлать в усадьбе,

Коль возжелал бы и без свадьбы.

Но не таких амуров жаждал он,

И не о ней он видел свой заветный сон.

Да и разве есть сравненье в них, в сих bergerettes, пастушках,

Душою мягких, но простушках,

С Марией Александровной, это иной фасон!

Её божественная, сладостная бледность, глаз океан бездонный, взора нежность и плеч округлых мечтательная нега! И целомудренность манер! И звонкий голосок! Лишь несколько словечек иль фраз, не значащих ну ровным счётом ничего как раз, муслинового платья нежное шуршанье и voila – протекшего воспоминанье, того, что удалилось вечно, а нынешнее длится бесконечно! И ощутить себя как на том, единственном и первом во всей тридцатилетней, жизни, приёме у графа де Конпер, когда кудрявая Аньес глазами с ним играла, а он был робок и застенчив, и Аньес в конце концов устала. Мари, конечно, старше, замужняя и мать, да и сам уже не мальчик, но сколько бы он отдал за ту пленительную ножку, что взор искал под облаченьем из муслина! Да хоть одень её в рогожку, всё едино – волнительна для глаз подобная картина.

– Ну вот и смерклось. Увы, любезный мой Фабьен, я вас предупреждала – я молчунья. Меня всё свет далёкий да кроны вычурные деревов манит лицезреть. Меня наскучит быстро вам терпеть. Но я стараюсь всё же, так скажите, не неволите: надолго ль нас вы навестить изволите?

– Ах, что вы, сударыня, кабы я изволил, то бы надолго загоститься я посмел,

Но жатвы и холопы – мой удел.

Вот все предначинанья наши

Продебатируем с супругом вашим

Утром без пролога.

Так сразу после тронусь я в дорогу,

В Коськово, к засеянным полям, крестьянам

И запасам вашим да моим заботам.

Там рожь сейчас соломенного цвета,

Уж пора, иного нет ответа.

– Ах, соломенная рожь, это всё так мило!

Поля широкие в лучах дневных светила!

У нас здесь больше перелесками зажатые клочки,

Простора нет, одни куски.

Ах, я бы съездила в Коськово, хоть и не с руки,

Там так полисто и красиво в эту пору!

– Et quel problème 10 10 В чём проблема ?

Проблемы нет совсем!

Велите заложить карету споро

И кучер вас доставит скоро,

Ужель Михал Семёнович удерживать супругу станет?

Ведь в день управитесь, не потеряетесь в коськовском нашем окияне?

– Не станет он удерживать меня, к чему так сложно?

Но Мишеньку оставить не хочу, а взять с собой не можно,

Больно мал, тревожно.

Вот в следующем году всенепременно к вам приду,

О, Боже мой, ошибка – я приеду, не приду!

А покуда уж лучше б вы до нас добираться соизволили почаще.

Тому уж третий месяц как вы явились в жизни нашей спящей,

А вы, ну как сказать, ах слово улетело вон.,,

– Мари наморщила свой нежный лобик, – а вы… pointez le bout du nez seulement.

«Oh, créateur, 11 11 О, Создатель создатель, elle est une fleur 12 12 Она цветок ! Она цветок в своей естественности, ужимок нет в ней ни на гран, даже едва приметные морщинки дают ей шарма океан!» – Фабьен почти стонал, но вслух лишь сухо продолжал:

– Да, по-русски будет «глаз не кажете почти», ведь лишь по-русски должно нам общаться.

– Да, сударь, вы правы, усилий много нужно от меня, чтобы сущности высказывать по форме. Ну я стараюсь, как могу, вины моей в том нет, что не умею знатно мысли излагать в ответ на языке моих, ох я опять забыла их…, вот, предков, да на их наречии вести беседу с вами хотя бы редко.