Генрих Оккервиль - Нелепая и смешная жизнь капитана К. Офицера без имени

185. А собачку чем кормить?

186. Как это чем сосисками. Ну вот же у вас. Уж не пышками. Ни в коем случае. От пышек она совсем теряет голову сам проверял. Даже странно слышать. Будьте здоровы.

187. Хлопот судырь ты мой хватает.

187а. Когда-нибудь я превращусь в трюфель друзья мои; да вот еще вы и вы и вы; да-с; процесс этот необратим я и князю Ю-ву сколько раз об этом говорил; а он все носом крутит говорит «как это так»; как это я в виде трюфеля пользу отечеству принесу; ну голубчики ежели разобраться то никак. Трюфель это трюфель. Берегите же собачку друзья мои; от нее зависит людское счастие.

187б. Ежели она околеет отечество наше будет несчастно.

188. Все присутствующие незаметно друг для друга обмениваются телами.

188а. Катинька любовь моя сходи в апраксин двор за сосисками собачка воет. Ты знаешь где там сосисочный ряд не знаешь ну спросишь там любой подскажет а так прямо и налево а потом спросить. Смотри не перепутай. Сначала прямо потом налево а потом спроси у бутошника.

189. Кто такой убутошник?

190. Ты совсем тупая. Это писатель такой.

191. Вы его в своей гимназии что ли не проходили.

192. Сам сходи здесь тебе не казарма умник.

193. Нева это сосуд наполненный до краев водой.

193а. Господь вверил нам его… ее…

194. Что ж думаю я ведь ни за что ни за что не променяю солдат на какую-то паршивую бороду; всю ночь ночевал в казарме где солдаты; вот где правда; вот где свет и все что к нему прилагается; ну а фельшерская борода подождет еще; злой огонек вертится и крутится в хрустальной лампе.

195. Ну думаю ребятки от вас есть еще толк.

195а. Есть!

195б. Ну ведь это работа такая.

196. Фельшер голубчик заберите же ее; от вашей бороды одни несчастия.

197. Фельшер кукушкин говорит он не может отращивать свою бороду до бесконечности. Да и жизнь фельшерская куда как коротка.

197а. Ну то есть фельшерская жизнь много короче бороды получается.

198. За окном пляшет вьюга; видел однажды нашего подполковника он лежит весь белый как снег. Господи ну какая же красота.

199. И вот значит и чмок ее и цап ее и цап-царап ее а г-н майор все равно ничего не узнает потому что пьян как бочка ну и валяется где ни попадя.

200. Ну это вроде как китайские письмена.

201. Капитан! Мы будем счастливы.

201а. Фельшер кукушкин, поразмыслив с полчаса или более, отослал свою бороду прочь. «Вот что голубушка мы более не можем жить как единое целое; я тебя отпускаю ты свободна. Ступай на Лифляндскую улицу к швейцару Алексей Петровичу в деревянную будку, его сыскать не так уж и сложно. Он человек добрый и кулаков по всяким лишним пустякам распускать не любит. Иди к нему, а обо мне забудь. Не плачь. Не плачь. Он тебя не обидит. Все будет хорошо».

202. Господи как все хорошо.

202а. Как велик и славен божий мир как прекрасна Батискафная улица ну и все такое.

202б. Мои голштинцы растаяли как дым. Все призрак все мираж все утренний туман. Куда вы спрашиваю в страну голштинию где ни печалей ни радостей. А только лишь один сладостный сумрак после обеда. Где это спрашиваю далеко где-то за Таракановкой а то может еще чуть дальше. Жизнь есть сон см. п. 34.

202в. Государю ли потушить горячее сердце мое?

После нечаянного ухода своей бороды к швейцару Алексей Петровичу фельшер кукушкин впал в божественную немилость, тоску и депрессию. Он сидел в своей малюсенькой каморке в Фонарном переулке размером чуть более шляпной коробки. Из всей видимой мебели там наблюдалась лишь колченогая занозистая табуретка – и грубоватый сосновый стол, на которых бедный фельшер спал, ел и приготовлял замысловатые ядовитые вещества по заказу Кабинета его императорского величества. Или же мастерил чудесные целебные пилюли для лечения лбгв. Ф-го полка. Еще совсем недавно фельшер кукушкин вел довольно-таки роскошную и расточительную жизнь, на которую только был способен, но после скандала и разрыва с собственной бородой вынужден был сменить образ и обстоятельства жизни. Сквозь крохотное потайное оконце, величиной с мышиную нору, он видел и слышал, как к соседнему особняку, с грохотом и зычной роговой музыкой, подпрыгивая на неровностях и выпуклостях мостовой, в рессорном экипаже, звякая алмазными и рубиновыми орденами, подъезжал майор Дарлингтон в компании немецкого посланника и развеселых барышень. Барышни смеялись, хихикали, махали ему нежной рукой, зная, что он их видит, видит, и звали присоединиться, окунуться с головой в пучину беззаботного веселья и весеннего непотребства, отведать совместно куличей и что вообще бог подаст и отдохнуть от тягот зимы и семинедельного убиения и умерщвления плоти. Но фельшер кукушкин сказывался больным и просил передать что никак не выйдет. Чтобы не заразить опасной болезнью немецкого посланника и не стать, упаси боже, причиной и поводом к бессмысленным и братоубийственным военным действиям. Война была так некстати в этом году. «Кукушкин, сладкий голубчик, милый, иди же к нам есть куличик – призывали его барышни – расцелуй же нас покрепче». Кровь кипела внутри фельшера и сердце стучало как пулемет, но он был непреклонен. «Свой светлый праздник я буду справлять один, без всяких там» – твердо решил для себя принципиальный добродетельный фельшер.

«Да и вдруг они людоедки, зачем мне там быть – подумал фельшер, слегка волнуясь за судьбу немецкого посланника – а у меня еще вся жизнь впереди».

Рядом с ним, на расстоянии чуть вытянутой руки, покоилась немного початая бутыль с полынной настойкой. Фельшер пригласил меня быть третьим в сей славной немногочисленной компании. «Я хотел отпраздновать Пасху как человек – поведал фельшер – покушать вволю крутых яичек, засоряя бороду крупнозернистой поваренной солью и краснокирпичной ломкой скорлупой, но теперь все мои радужные мечты рассеяны, разбиты и разрушены. Нет более бороды, нет скорлупы, вообще ничего нет. Мы с нею распрощались и разошлись. Я выразил фельшеру свои искренние сожаления. «Вы же, однако, при известном старании можете отрастить себе новую – предположил я – и жить с ней душа в душу. Как едина плоть. Человек – и борода. Фельшер – и борода. Борода – и фельшер. Встречать вместе рассветы и закаты, глядя из подслеповатого окошка, любоваться причудами ранней осени и проказами ворчливой старушки зимы. Брать ее в Екатерингоф. И ездить с ней в обнимку посреди прихотливых водяных загогулин. А когда придет вечно юная и вечно голодная весна, вся в ландышах и одуванчиках – наряжать ее в разноцветные ленты и шелковые бантики». Барышни будут визжать от восторга, да и солдаты вас полюбят. «Нет, не могу – ответил фельшер – второй такой бороды у меня нет и уже никогда никогда более не вырастет. Мой подбородок отныне будет девственно чист и светел, как Семеновский плац перед разводом гвардейского караула. Все, что на нем ни вырастет, будет сметено беспощадным клинком».