Генрих Оккервиль - Нелепая и смешная жизнь капитана К. Офицера без имени

«Ах – говорит Марфа Ивановна – капитан, кормилец ты мой, я хотела бы иметь от вас хотя бы пятерых… шестерых ребятишек…» Небольшое потомство. Шестерых? Ну, это уже излишне. Да и где, говорю я ей, мне, боевому офицеру, возиться с малыми ребятками? Где мне содержать их? На антресолях? Мне вон и собаки денщика вполне по жизни хватает.

У меня тоже была своя гусарская лошадь, могучая и сырая, как свиная котлета. И о чем, спрашивается, были все разговоры? О том, как мы крошили супостата в Офицерском переулке? Как мы вплавь преодолевали Крюков канал, спасаясь от разъяренного старика Елисеева? Когда размокли и превратились в сладкое месиво все драгоценные пирожные? Черта с два. «Капитан, друг мой, ну растолкуй ты мне дуре необразованной, почему весна уже третий месяц к нам не приходит? Чем мы провинились и опростоволосились перед господом? Уж не провалилась ли она в угольную или выгребную яму, беспечно следуя, с бубнами и тимпанами, вдоль по Батискафной? Ах она всегда такая неаккуратная и никогда не смотрит себе под ноги. А надо бы…» Что ей сказать? «Ничем мы не провинились, глупенькая Пипетка, и весна, долгожданная красавица и непорочная подруга наша, никуда не проваливалась. Еще чего. Если хочешь – можешь пойти и посмотреть, просто она задержалась – у римского Кесаря, в Швеции, в Персии, в Твери. Вот Тверь чудный город конечно. Ну да мало ли где».

Ну или вот к примеру Варшава. Ничем ведь не хуже чем Тверь. Может быть, она в данную минуту именно там. Поет, пляшет, веселится. Ну а уж потом, потом – обязательно к нам, пронесется по Батискафной, словно огненный шар или безумный цветочный вихрь, и никакие, знаешь ли, выгребные и угольные ямы ее не остановят, разлюбезнейшая и любознательная подруга суровых дней моих.

Как-то, часу в шестом, следуя через ежедневно бурлящую и гудящую Сенную, я заприметил некоего господина весьма упитанной и необычайно грузной комплекции. Он сидел как ни в чем не бывало на заплеванной мостовой, в разноцветной компании расшвырянной там и сям апельсиновой кожуры, конфетных и шоколадных обертков, птичьих и заячьих костей, и таращился по сторонам. Посреди хлопотливого, мелочного и мелкого торгового люда он громоздился как скала, как таинственный серый необитаемый остров невероятных размеров. «Надо же, до чего ж он смахивает на средних размеров слона – подумал я – воистину, наш чудный город полон немыслимых и божественных чудес».

Вокруг загадочного господина уже растеклась и затрепыхалась довольно злобная и глумливая толпа, которая, побросав свои зеленные и пернатые ряды, обжорные прилавки и пузатые сбитенные кувшины, набив рты запеченными воробьями и зябликами, или еще какой съедобной снедью – которая еще вчера летала, хрюкала, скакала и прыгала, мечтала и грустила – тыкала в него неумелыми толстыми пальцами. Бутошники с безучастным видом перетаптывались и скучали рядышком, угощая друг друга вонючими папиросами, как будто бы ничего такого особенного и не было.

«Смотрите, смотрите, персицкий слон в треуголке» – гоготала и волновалась немилосердная толпа. «Это не слон – отвечали другие – это же немец, немец, немецкий доктор, он тут всех отравил, а ну вздуем его». «Персицкий слон» или «немецкий доктор» хранил невозмутимое и гордое молчание под градом гнилых помидор, капустных кочерыжек и картошек и даже парочки дохлых мышей. «Ишь ты, тумба какая» – волновалась толпа. Неизвестный господин оставался на прежнем месте, и все вертел по сторонам гигантской головой, словно двуствольной орудийной башней. На гигантской голове возвышалась сообразная ей исполинская треуголка, и именно она, по всей видимости, не давала покоя разнузданной и необузданной черни. Я выхватил из ножен трехпудовую саблю и, вращая ею беспрерывно и дерзко над головой, немного рассеял возмущенных негодяев. Торговцы, теряя руки и ноги, разбежались и рассыпались по закоулкам и злобно зыркали оттуда, поблескивая крысиными глазками. Они только и ждали удобной минуты, чтобы вернуться и наброситься на свою жертву с новыми и свежими силами.

«Не знаете ли вы, милейший капитан, как пройти отсюда в Персию?» – полюбопытствовал загадочный господин, получив кратковременную спасительную передышку.

Господи, ну откуда ж мне знать, где Персия. Я могу с грехом пополам добраться отсюда до Песков, а оттуда допустим на Шпалерную, или до сентиментальных Семенцов, или даже до Семеновского плацу, безбрежного и бесприютного как само священное Балтийское море, и где государь, на радость и потеху своим терпеливым и покорным рабам своим, установил и воздвиг новейшую гигантскую электромясорубку. И ведь какое это наверное счастье для простых уставших людей. Посмотреть, как крамола и злоязычие исчезают в ее черных механических недрах. Ну или вот до своей милой Батискафной я наверняка тоже доковыляю с наглухо закрытыми глазами. Ну почти. Узенькую щелочку можно и оставить. Ну а Персия? Бог его знает, где она. Наверное там, где под ногами текут неторопливые реки из сгущеного молока, ну или что-то там подобное.

Нечто похожее на Персию я наблюдал однажды у почтеннейшего старика Елисеева, чьи драгоценные прилавки, из красного дерева и благородной бронзы, сияющие ослепительным электрическим светом, завалены до потолка горами и грудами сластей, костей, восьмируких рыб и безглазых птиц, ну да там всегда немилосердно дорого, и вот стоишь ты там и роешься в карманах, а беспардонный швейцар тебя потихонечку и гонит и тянет взашей, что конечно немного странно и непривычно для боевого и славного гвардейского офицера. И вот он тебя и понукает, словно клячу, и пинка норовит, а ты только и думаешь: «наш Алексей Петрович поделикатней, и поумнее будет, хотя и тоже скотина конечно невероятная».

Я бы конечно мог бы достать свою трехпудовую саблю, да и раскромсать подлеца, вообразившего себя бог знает кем, на тысячу мелких кусочков снизу доверху (вот была бы пожива фельшеру кукушкину!) но я давал страшную клятву почтеннейшему старику, что в его хрустальных чертогах, в этом чудесном царстве электричества и ананасов, вечно юных апельсинов и хмурой чайной колбасы, этого никогда, никогда не произойдет и ни за что уже больше не повторится.

«Персия – говорю – это где-то за Третьей рогаткой. Насколько мне известно. Там-то и надобно начинать свои кропотливые поиски и терпеливые изыскания, если, конечно, достанете у высочайшего лица необходимый пропуск на пересечение неприступных рубежей нашего славного города. Если не достанете, то лучше и не начинать».

«Нет у меня на данную минуту никакого пропуска – вздохнул таинственный незнакомец – даже вот и паспорта нет, я мыкаюсь, мыкаюсь по разным углам, мокрым и мрачным трущобам, ищу землю обетованную, и вот очутился здесь среди этих веселых и добрых людей. Они право же, словно ангелы».