Анастасия Столярова - Молчание Вселенной

Я вхожу в кухню, у раковины стоит здоровенный бугай в одних трусах и жадно пьет воду, я чуть морщусь, терпеть не могу таких. Он выглядит как типичный гопник, черты его лица грубые, словно мать-природа вытесывала их топором. Он крепко сложен, к тому же еще и накачан сверх меры, все его тело покрыто наколками, в нем явно угадывается восточная кровь, он мерзко ухмыляется, глядя на меня. И от него жутко таращит перегаром.

Моя соседка, кажется, ее зовут Вика, толкает его с кухни, я слышу, как он одевается в комнате, далее слышатся звуки тисканий и звонкий поцелуй в щеку, наконец, я слышу, как захлопывается входная дверь.

Вика возвращается на кухню, она ужасно худая, даже худее меня, со смешным веснушчатым носом и растрепанными волосами, она молча ставит чайник на плиту, я мельком вижу, что на плите практически намертво застыли капли жира, видимо, ее не мыли пару лет, сама кухня тоже невероятно замызганная. Наверно, с моей мамой случился бы удар, если бы она увидела, где мне придется жить. Но ничего не поделаешь, эта комната стоит совсем недорого, к тому же она совсем рядом с университетом, где теперь я буду учиться.

– Это твой парень? – невпопад спрашиваю я и холодею от мысли, что он иногда будет оставаться здесь ночевать и потом расхаживать по квартире в одних трусах.

Она кивает головой:

– Типа да. Приходит иногда. Ты деньги принесла?

Я киваю, иду в свою комнату и отдаю ей три пятитысячные купюры, она их торопливо сует в карман:

– Давай еще за три месяца вперед, это резерв....

Я задыхаюсь от возмущения:

– Ты не писала ни о каком резерве, я буду платить за месяц вперед, как и договаривались!

Она нагло смотрит мне в глаза:

– Правила изменились, поняла? Плати. Или катись отсюда…

Я молча иду в комнату, первым желанием было взять свои вещи и уйти, но немного подумав, я все же беру еще сорок пять тысяч, возвращаюсь на кухню и молча кидаю на стол.

– Напиши мне расписку, что я оплатила тебе квартиру на три месяца вперед!

Она берет деньги и сует их в карман:

– Вот еще, ничего я писать не буду! Если что-то не нравится, проваливай. Только учти, что денег я не возвращаю. Сейчас я позвоню Богдану, он живо вышвырнет тебя отсюда!! Или ментов, я тебя не знаю!

Я понимаю, что она говорит о том уроде в трусах. Что ж, учитывая, что он весит как минимум в два раза больше меня, шансов у меня никаких. Я возвращаюсь в свою комнату, сажусь на кровать и начинаю реветь. Все это очень смахивает на разводку, о которых я читала в интернете. Скорее всего, никаких денег я не увижу, а от денег, которые дал мне отец Антона, осталось меньше половины. Звонит мама, я сбрасываю и пишу смс, что тут все просто чудесно.

Я никак не могу успокоится, слезы просто ручьями льются из глаз, наверно, последний раз я так плакала в день, когда пропал Костя. Постепенно слезы кончаются, я в оцепенении сижу на кровати, Вика шуршит за дверью, наконец, она заходит и робко мнется у порога:

– Теперь ты скажешь, чтобы я убиралась отсюда? Иначе ты позовешь ментов или своего парня-гопника? – в эту минуту я ненавижу ее больше всего на свете. Она отрицательно качает головой.

– Да нет, живи, что ж на мне, совсем креста что ли нет, – бормочет она и садится ко мне на кровать. – Понимаешь, это Богдан придумал, ему деньги нужны, вот он и сказал мне, пустить кого-нибудь ко мне, взять деньги и прессануть. У него сейчас проблемы, понимаешь?

Я с ненавистью смотрю на нее, меня в эту минуту меньше всего интересуют проблемы Богдана, у меня своих по горло.

– Богдан – это то самое быдло с наколками? А кто он? – спрашиваю я.

– Он бандит, на районе его все боятся – говорит Вика с такой гордостью, с какой говорят, что ее парень известный поэт или космонавт.

По-моему, он просто самое настоящее быдло. Она берет меня за руку:

– Пошли посидим где-нибудь, отпразднуем твой приезд в столицу!

Я не хочу никуда идти, но она буквально силой тащит меня за руку, я беру куртку, определенно, хуже уже просто быть не может, мы заходим в бар неподалеку, судя по всему, Вику тут хорошо знают, несколько человек подходят и начинают хлопать ее по плечам. Мы садимся за дальний столик, нам притаскивают воняющее кислым пиво, я осторожно делаю глоток и искоса разглядываю Вику, полностью поглощенную употреблением пенного напитка, она пьет его с такой жадностью, как умирающий в пустыне воду. Она совершенно не соответствует моим представлениям о столичных штучках.

– А ты давно живешь в Москве? – спрашиваю я.

– Всю жизнь, – машет рукой она.

Мне это так странно, я думала, что она такая же приезжая, как и я.

– А где твои родители? Ты живешь одна? – еще раз уточняю я, вспомнив про Богдана.

Она медлит с ответом:

– Отца у меня никогда не было, – наконец говорит она. – А мама умерла три месяца назад. Она жила в твоей комнате…

Я молчу, в это мгновение мне как никогда хочется все бросить и уехать домой, не хватало еще услышать, что она умерла именно на моей кровати.

– Она болела? – тихо спрашиваю я. Вика беспечно машет рукой:

– Типа того. Спилась она. Да забей…

Я некоторое время молчу:

– А у тебя еще кто-то есть?

Вика качает головой:

– Нет, мать-то была детдомовская. А отца я и не знала никогда. Я сама по себе. Одиночка. Лучше расскажи про себя, по тебе же видно, что ты девочка домашняя. Нахер ты приперлась в нерезиновую?

Я молчу, говорить с ней по душам я совсем не хочу, но она ждет моего ответа:

– Я из Нижнего приехала, учиться в университете. Я училась там, у себя, но перевелась…

Она шумно отхлебывает пива и отчаянно жестикулирует, чтобы принесли еще, кажется, она вся поглощена им и слушает меня вполуха.

– Ну правильно, московский диплом получше вашего… А потом останешься здесь? Типа найдешь себе кого-нибудь? С пропиской? А у тебя парень есть? Папа, мама? Братья, сестры? – сыпет вопросами Вика.

Я неопределенно киваю ей головой, но на последний вопрос так ответить нельзя, она переспрашивает и вопросительно смотрит на меня. Я не хочу ей ничего рассказывать про себя, но когда пауза становится слишком затянувшейся, я все же говорю:

– У меня есть мама и папа. И брат. Он старше меня на год…

Вика перебивает меня, она уже достаточно пьяна, во всех ее движениях сквозит нетвердость и у нее совсем мутный взгляд:

– Я всегда мечтала о брате, – шумно восклицает она, – он бы со мной играл, защищал бы от всяких мутных хмырей. А я бы донашивала его кеды и футболки. Получается, вы погодки. Он симпатичный? Похож на тебя? Покажи мне его фотографию…

Я качаю головой, у меня в телефоне нет ни одной Костиной фотографии, давнюю, где ему пятнадцать, и он улыбается своей теплой улыбкой я давно удалила, смотреть на него мне слишком больно. Наверно, сейчас он совсем другой, повзрослевший и возмужавший. Подростковый пушок на его щеках превратился в жесткую щетину, вьющиеся и торчащие вихры огрубели и стали прямыми. Мне кажется, что его русые, летом почти добела выгоравшие на солнце волосы потемнели. В его серо-зеленых глазах цвета скошенной травы я увижу не угловатого подростка, но мужчину. Все это я увижу, когда мы вновь с ним встретимся.