Лилия Макеева - Везучая

Вне Москвы он был другим – легким, помолодевшим. Постоянно меня смешил и с удовольствием смеялся сам. Мы превратились в безмятежных буддистов: только здесь и сейчас. Что было, что будет – к гадалкам. Наши сердца успокоились настоящим – в далеком Черкесске, в краю нераскрытых преступлений. Где и мы оба были безнаказанны.

– Моя радость… Как вкусно ты пахнешь!

Его руки были торопливы, словно знали, что всё это – не надолго, не навсегда. И обоюдные ласки становились неровно-нервными: мы воровали друг друга у обстоятельств, выхватывая любимые тела крохами. Когда он сжимал мое плечо дробно, три раза подряд, казалось, что он пробует массировать приятное на ощупь, молодое тело. На самом деле, думаю, он пытался впечатать в память ладоней его пропорции и невидимый рисунок кожи.

– Ты шелковая…

– А ты… шерстяной!

Обе ткани, как известно, относятся к разряду деликатных. Инструкция по их обработке тонко вшита в боковой шов. Вот каким боком я ему ассистировала – шелковым! Но администратор меня ни о чем не спрашивала, а только провожала завистливым взглядом: ее возраст и экстерьер еще позволяли хотя бы дерматиновым краешком ему поассистировать…

Но вечером вполне благополучного дня я сама себе не позавидовала.

На период творческих встреч в городах и весях актеру, помимо роликов из его фильмов, полагалось иметь так называемую группу поддержки: сиротливо же одному два часа подряд на сцене. Приходилось ведь без спецэффектов удерживать на себе внимание, чтобы народ оскорбительно не разошелся по домам. А раскрывать тайны актерской кухни в один вечер – чревато. Пока довезут артиста до следующего Дворца культуры, «тряпочный телефон» доставит туда пикантные подробности его рассказов. Поэтому актерские байки экономно дозировались, но зато демонстрировались запасные навыки. Например, искусство декламации.

Аккомпаниатор Володя и был у любимого группой поддержки, сопровождая его в поездках. Он задумчиво перебирал клавиши, сочетая крещендо с диминуэндо в соответствии с драматургией читаемого артистом отрывка. И внешность его была тоже, словно в сторонке – никакая. Костюм серый, лицо и вовсе бурое, некрасивое. Почти все антропологические приметы аккомпаниатора оставляли желать лучшего. Одни только пальцы рук – пальцы пианиста, да интеллигентная манера держаться примиряли меня с его наличием в орбите любимого. А может, они дружили? Иначе как объяснить, что во время ужина в ресторане мужчины время от времени обменивались не только впечатлениями от вкусовых ощущений, но и многозначительными взглядами, выразительно сводя две пары глаз на моем восторженном лице? Что между ними могло быть общего? Не монтировались они – как мужские типы – в сознании наивной девочки. Это сейчас я знаю, что мужчины объединяются не по типажам, а по пристрастиям. Охотник к охотнику. Делец к дельцу. Развратник к развратнику. Они могут и не декларировать друг другу свои позиции, но угадывают по повадкам себе подобных. Позже выясняется, кто в чем лучше разбирается: в калибрах стволов или диаметрах сверл, а поначалу – один только звериный нюх на соплеменника.

Аккомпаниатор и во время ужина не брал резких аккордов. Касался столовых приборов деликатно, словно клавиш. Жевал тихо, смеялся беззвучно. Промокал рот салфеткой, будто ею прикрывался. Словом, вел себя, как загадочная салонная дама. И, согласно этому нелицеприятному сравнению, вызывал чувство настороженности.

– Посмотри, какая она красивая! Какие глаза! Сними очки, пожалуйста? Мы полюбуемся с Володей.

Не жеманничая, я покорно освободила переносицу. Любимый отодвинул тарелку и скрестил руки, положив их на край стола, воодушевленно призывая аккомпаниатора к эстетическому удовольствию. Тот тихохонько пилил ножом эскалоп, не отлынивая от него взглядом.

– Это не глаза. Это очи! – не унимался любимый.

Млея от шаблонных комплиментов, я думала, он мной гордится. Не скрывает перед посторонним человеком редкие чувства. Вот протягивает через стол руку и гладит меня по щеке – тонким, проникающим, как ранение, жестом. Смотрит при этом не в зрачки – в осоловевшее девчачье нутро. И ничего плохого в нем не сделает. Просто погладит. Почему же там навсегда останется рубец?

– Вот, Володя, какие бывают женщины! Это похлеще, чем коня на скаку или в горящую избу. Полететь вслед за мной, не зная адреса, в Карачаево-Черкессию!

Грубая лесть. Не согласна. Лучше лететь в неизвестность, чем под копыта коню. И гораздо лучше войти сюрпризом в гостиничный номер к любимому, лежащему там, допустим, с другой, чем в горящую избу. Хотя о вкусах не спорят. Всё зависит от того, каков градус мазохистского компонента у вашей психики. Либо с волдырями на теле, либо с синяками в душе – «каждый выбирает для себя», как писал поэт Юрий Левитанский. Вот! Для себя! Человек по природе своей эгоистичен. И проживает единственную жизнь. И если совершает выбор, то, значит, именно это выбранное ему и нужно. Даже когда идет на жертву. Или делает добро. По-другому, стало быть, не может – вот так создан, так воспитан. Ему будет плохо, если он не сделает добро. Ему! Плохо! Поэтому он берет – и делает себе хорошо. И поступок добрый – налицо, и себе, любимому, потрафил. Формула этого эгоистичного распорядка общеизвестна: чем больше отдашь, тем больше вернется. Видите, как? Подразумеваемые дивиденды, все эти «три» пишем, «два» в уме прямо указывают на подспудную, личную корысть – в каждом, отдельно взятом, добрейшем порыве. Тип вашей личности эти порывы и окрашивает, и дозирует. Та, что решительно вламывается в горящую избу – скорее, амбициозна. А та, которая с замиранием сердца тратит последние деньги, чтобы увидеть любимого – скорее чувственна. Обе хороши: всё для себя, для собственного удовольствия. Даже когда жена надевает красивое эротическое белье для мужа, она бессознательно практикует этот пикантный ритуал именно ради своей зоологической похоти: муж возбудится и предоставит ей в результате качественный секс. И не одна я так думаю, что интересно. Сократ задолго до меня возводил личный эгоизм в ранг добродетели.

К нашему столику подошла официантка с накрахмаленной «диадемкой» в безжалостно начесанных волосах. Подобострастно глядя на почетного гостя, предложила еще что-нибудь отведать. Вот и она тоже – для себя. Не столько забота о клиенте ресторана и безукоризненное исполнение своих служебных обязанностей, а сколько вполне оправданное эгоистичное желание освятить тусклое провинциальное существование лучами славы столичного любимца публики. Может, к ним еще лет эдак пять никто из звезд в меню не заглянет? А ей будет теплее, словно она его не просто обслуживала, а с руки кормила. И кому от этого хуже? Получается, что быть эгоистом выгодно. Мы нужны нашим близким удовлетворенными, радостными. Так что смело ублажайте себя – и другие к вам потянутся. Только, чур, никому не в ущерб! Эгоистничайте на здоровье, но так, чтобы никто от ваших действий не страдал. А то потом сошлетесь на меня, а я совсем не проповедница чужих страданий. Лучше уж свои.