Елена Феникс - Расплата

Любовь родителей друг к другу была столь сильна, что им завидовали все вокруг. Только Мила нервничала, ревновала и вечно пыталась поссорить родителей между собой. Нашепчет, бывало, матери, что пока та у плиты кувыркается, вкуснятину разную готовит, отец торчит у пивного киоска два часа с какими-то алкашами: «Я сама видела!». И так вовремя новость эту сообщит, что у матери с противня будущий пирог выскользнет и растечется по полу. А вернувшемуся мужу придется это месиво убирать и оправдываться, что не торчал он у киоска, а стоял в очереди за билетами в театр: «Вот, достал! На завтра!». Ответом ему станет не повисшая на шее счастливая жена, а взорвавшаяся на плите банка сгущенного молока, чьи горячие капли разлетятся по кухне и попадут отцу на лицо, на руки, на лысину…

Ночью родители, утешая друг друга, пытались понять, что это было: задумка Милы или случайность? Когда такие случайности перевалили за добрый десяток, родители поняли: это – дочь! Ее рук дело! Но почему? Сошлись на ревности. Немного покрутили вопрос вокруг генов: у отца в роду были буйные предки, учинявшие дебоши по лагерям и тюрьмам. Видать, нравом своим Милка в эту породу пошла. А вот хитрость, откуда в ней иезуитская? Прямо таки змеиная! Так ведь вывернет любую задумку, что просто диву даешься! С нормальным умом до такого не додумаешься!

Позже Мила, смеясь, призналась, что незаметно отлила воды из кастрюли, где варилась банка сгущенки. И сделала это тогда, когда мать пошла открывать дверь отцу. Мила просчитала: пять минут будут крики на счет того, что отцу категорически нельзя пить пиво («У тебя камни в почках!»), минуты три отец будет оправдываться, еще пару минут будет, согнувшись, собирать с пола загубленный пирог, а когда разогнется и скажет: «Мы с тобой еще вкуснее сейчас испечем!», вот тут банка и рванет! Остатки воды в кастрюле за это время должны выкипеть!

На следующий день Мила получила «пятерку» по физике за проведенный дома «опыт» и принесла домой коробку конфет, которую выиграла у одноклассника Вовки: они спорили, сможет ли Милка сделать больно собственному отцу так, чтобы никто не догадался о ее причастности к действу? Вовка убедился: Милка сможет все! Он увидел ее отца со следами ожогов и с тех пор стал сторониться Милки. А она это сделала из большой любви к Вовке. Ей хотелось, чтобы он обратил на нее внимание, коль занятые друг другом родители этого не делают.

Странное дело: любовь родителей, счастье, в котором они купались, не вызывали у нее желания построить свою жизнь по образу и подобию. Ее дико раздражало то, как родители называют друг друга – Пупсик и Котик. Как последовательно подставляют для поцелуя сначала правую щеку, потом левую, потом попку для похлопывания, потом ушко для почесывания…

– Бред! – не выдержала Мила, дернувшись всем телом. Ей совсем не хотелось сейчас перезванивать матери.

– Да ты не любишь нас! И не любила никогда! – озарилась однажды мать и заплакала. В ответ Мила хлопнула дверью и ушла познавать мир на улицу.

Милу раздражало ее имя. Точнее, имя ее и матери. Их обеих звали одинаково – Людмилами.

– Понимаешь, ты – людям милая! И я – людям милая! Это значит, надо вести себя так, чтобы тебя все любили!

– Не хочу быть всем милой! Хочу, чтобы вы с папой меня любили! А милой буду для себя! Вот!

Мать разводила руками, но в тайне мечтала, что, унаследовав ее имя, дочь унаследует и ее судьбу счастливой и любимой жены. К тому же мать с дочерью были тезками и по отчеству: отцов Милы-большой и Милы-маленькой звали Николаями. Матери такое совпадение имен мужа и отца казалось знаковым, и если бы родился мальчик, она бы всенепременно назвала его Колей, чтобы продолжить эту любопытную традицию. Да и уж очень мать, историк по образованию и библиотекарь по профессии, любила дореволюционную эпоху с ее царями Николаями, и очень гордилась своими предками, вхожими в круг высшего дворянского общества.

Но родилась девочка, и мать все равно обыграла ситуацию с именами и очень гордилась этим. Кроме того, она вполне серьезно воспринимала корневую суть своего имени и старалась жить в мире со всеми, всем нравиться, всем быть милой. И трудно сказать, было ли это чертой характера или благоприобретением, но мать Милы-маленькой действительно любили и уважали все. А отец так и вовсе носил Милу-большую на руках.

– Вот родили бы мне братика или сестричку, и целовались бы тогда сколько угодно. А чего впустую друг на друга пялиться? – плевалась иногда первоклассница Мила словами, когда родители уж слишком увлекались друг другом и напрочь забывали о ее существовании. Мать с отцом после этого вели себя как нашкодившие малыши, старались услужить Миле, дарили подарки, от чего она только еще больше злилась и унижала предков.

Родить ей брата или сестру у них не получалось, хотя надо отдать им должное, старались Николай с Людмилой на совесть. Скрип их кровати и страстные стоны частенько будили дочь среди ночи, рождали эротические сны, вызывали сильное желание мужской близости. И Мила на утро чувствовала себя еще более одинокой, становилась еще более жесткой.

После смерти отца, а было Миле тогда уже 17 лет, вся любовь матери устремилась на нее, на Милу. Но поздно. Характер девочки был безнадежно испорчен, змеиная сущность полностью овладела ею, и спасти Милу не смог ни брак, ни рождение ребенка. После смерти отца Мила стала смотреть на мать под другим углом зрения. Но не было под тем углом ни сочувствия, ни – главное – любви. Какая-то жалость, как к беспомощному слепому котенку.

И лишь в последнее время, когда Мила сама начала чувствовать свой возраст, она стала воспринимать мать как человека, у которого уже всё в прошлом. А значит, нет в этой жизни ничего, что могло бы причинить боль. Есть лишь опыт. Это единственное, перед чем Мила благоговела и склоняла голову. Только человек, на собственной шкуре испытавший все «прелести» жизни – семейной, деловой, общественной, политической – был интересен Миле. Именно собственным опытом делания себя своими руками, опытом выживания в первоначально диком российском рынке, опытом обогащения она гордилась более всего, собираясь пополнить этот багаж опытом одномоментного омоложения, опытом создания новой семьи с человеком на 30 лет моложе себя, и опытом завоевания недоступного пока высшего круга. И пусть этот опыт дается ценой потерь, она готова заплатить за счастье подняться еще на одну ступень вверх по социальной лестнице. Мысль оступиться, остановиться казалась чудовищной, страшной, убийственной. Нет! Только вперед! Вверх!

ХХХ

Мила сползла с пуфика в прихожей и переселилась в огромное кресло в гостиной. Легкий мысленный экскурс в прошлое чуть притупил боль от сообщения гинеколога Игоря Петровича о миоме. И Валерка с его подлым молчанием под хохот коллег над ее лицом ушли в тень, уступив место желанию пообщаться с матерью.