Екатерина Мурашова - Забывший имя Луны

– Он помнил! – больно толкнулось и защипало где-то внутри переносицы. – Все эти годы он помнил, что я не люблю срезанные цветы !

Розовый куст в руках Олега был усыпан мелкими желтовато-сливочными цветами. У основания зачем-то лежала белая кружевная оплетка. Надо было что-то сказать.

– Ну, здравствуй, – сказала я и отступила назад.

И в этот же момент, отведя взгляд от гипнотизирующих меня презентов, увидела то, о чем много лет старательно пыталась позабыть. Почти получилось. Почти. Олег был красив всегда. Сейчас, сегодня, он стал еще красивее, чем пятнадцать лет назад. Загорелое, чистое лицо человека, много времени проводящего на воздухе, прекрасная фигура полевого археолога, привыкшего иметь дело с трудом, в том числе и физическим, самый расцвет мужественности. А я? Я едва не заскрипела зубами от досады. Олег поставил торт-чудовище под вешалку, опустился на одно колено и обеими руками протянул мне горшок с розовым кустом.

– Я – Кай, – сказал он. – Я путешествовал в стране вечного света, таинственных пирамид и людей с лицами, словно высеченными из камня. Мне не удалось сложить из льдинок слово «вечность», но розы по-прежнему цветут на разделенных балконах, и их лепестки касаются друг друга.

У него был акцент! Он говорил по-русски с едва уловимым, но отчетливым акцентом!

Антонина осторожно высунулась из-за вешалки и обозрела коленопреклоненного отца с горшком наперевес. На ее ошалевшей физиономии было отчетливо написано:

«Вот это крутняк! Прям как в кино!»

– Встань, пожалуйста! – попросила я. – Ты, может быть, и Кай, но я то – не Герда, и никогда ею не была… – больше сказать было нечего. Олег не изменил позы, и я подумала, что, может быть, ему мешает горшок. Взяла куст у него из рук и огляделась: куда бы поставить. Наткнулась взглядом на Антонину и вспомнила. – Познакомься. Это – Антонина, твоя дочь.

«Твоя дочь» – получилось на удивление напыщенно, как в мексиканских телесериалах, хотя ничего такого я не имела в виду. Просто констатировала факт.

Олег встал с колен и шагнул к дочери. Я с интересом отметила, что она ненамного ниже его. Если еще хотя бы год-два будет расти, то, пожалуй, и догонит. Интересно, для дочери у него тоже есть какая-нибудь мелодраматическая заготовка?

Олег растерянно молчал. То ли упустил из виду, то ли не сумел придумать ничего достойного. А может быть, его поразили ее размеры. Я слышала, что отъехавшие родители вопреки реальностям времени воображают своих чад маленькими детьми. Если к Олегу это тоже относилось, то он должен быть потрясен.

Утром Олег изъявил желание непременно купить мне подарок. Сопроводил в ближайший универмаг, подвел к ювелирному прилавку и велел выбирать. Сказал, что не знает, что я сейчас ношу, какие камни и какой материал предпочитаю, и потому не купил сам.

Я не ношу ничего. И, если честно, предпочла бы в подарок зимнее пальто. Но само желание Олега показалось мне естественным. И ювелирный отдел тоже. Бегло осмотрев содержимое витрины, я ткнула пальцем в небольшое, весьма изящное ожерелье с фианитами. Не самое дорогое, но и не слишком дешевое, вполне подходит к моему единственному выходному бархатному платью. По совету молоденькой продавщицы к ожерелью Олег купил еще и сережки, и совсем маленькое колечко. Все вместе получилось очень мило.

– А Антонине – пальто, – сказала я. – И, если потянешь, меховую шапку.

– Разумеется, – сказал Олег. – Очень потяну.

– Так по-русски не говорят, – не удержалась я.

Из приемника над головой продавщицы богатый оперный бас отчетливо и красиво пропел: «Петербургские мужчины!… Не боятся простатита!…И в постели у любимой не уронят свою честь!…» Видимо, это была реклама какого-то медицинского учреждения или препарата для лечения импотенции.

Олег отчетливо вздрогнул. Я, глядя ему в глаза, нашла его руку и сжала пальцы. Пальцы были влажные и холодные и держались за меня с отчаянием и надеждой детсадовца, потерявшего маму, но зато нашедшего дяденьку-милиционера.

– Нормальные изгибы недоразвитого капитализма, – пошутила я. – Именно за это боролись в подполье лучшие люди во времена нашей юности. Полная и окончательная победа.

– Извини, пожалуйста, – неуместно громко сказал Олег. – Попробуй меня понять. Я ведь уезжал из совершенно другой страны. И я ведь не стал мексиканцем – ты понимаешь? Все это время мне казалось, что она, эта страна, где-то есть. Пусть отдельно от меня, пусть как-то изменилась, но есть то место, откуда я уехал… и куда можно… – не договорив, Олег дернул загорелой шеей на манер капитана Овечкина. – А теперь вижу – ее попросту нет! Нигде на земле! Нет!

– Это не страна, Олег. Это юность, молодость. В нее действительно нельзя вернуться. Только дети нас туда возвращают, – мне было почему-то неудобно перед продавщицей, и я говорила почти шепотом.

– Кундышев, Константин Кириллович, – строго сказала Ленка, точнее, лейтенант Воробьева Елена Анатольевна, и взглянула поверх очков.

Старый Боян, сидящий на самом краешке стула, кивнул.

– Да или нет?

– Так точно, мон дженераль.

– Не паясничайте, Константин Кириллович. Не стоит… Год рождения 1932, место рождения Судан, город Хартум, территория советского посольства. С 1935 года жили в Союзе. Отец был уволен из дипломатического корпуса за пьянство и разврат, после чего быстро спился и в 1939 году умер. Жили с матерью, в 1941 году оказались в Белоруссии, поехали отдыхать в двоюродной бабушке. Идущий на восток эшелон был разбомблен фашистами, ваша мать погибла. Вы сначала беспризорничали, потом выступали в роли сыном 734 мотострелкового полка. В 1945 году, на территории Югославии исчезли из расположения приютившей вас части и, спустя два года, появились в Белграде в одной из дипломатических семей. Бездетная пара знала ваших родителей и в их память усыновила сироту. В Югославии закончили среднюю школу и, как бывший сын полка, вне конкурса поступили в Артилерийское училище в Петербурге. Через год вас оттуда с позором выгнали за систематическое воровство. В 1950 году в Туркестане… Мне продолжать излагать вашу увлекательную, как хороший приключенческий роман, биографию или…

– Или, товарищ старший лентенант! Или! – Боян снова энергично кивнул. – Только я одного не понял: вы это к чему ведете?

Хитрый старик уже давно просек напускной характер ленкиной строгости, да и табличку на кабинете успел прочесть, и теперь явно недоумевал и порядком нервничал: кому и зачем он мог понадобиться? Что именно всплыло? Как себя вести? На что соглашаться и отчего отпираться наотрез?

Его сомнения как раз и были частью ленкиной психологической атаки. С первого же взгляда она поняла, что напрямую «расколоть» Бояна невозможно. Оставалось одно: насильно погрузить его в прошлое и посмотреть, что получится.